Адмирал Макаров

Вечером снова начинался служебный прием. С восьми до десяти часов вечера являлись с внеочередными докладами начальники подведомственных Макарову частей, а также лица, вызванные по особым делам. Если же вечером в морском собрании, в специальных классах или где бы то ни было читались лекции или делались доклады по тематике, интересовавшей Макарова, он отправлялся туда и принимал живое участие в обсуждении. Нередко такие лекции и доклады читал он сам.

К десяти часам вечера Макаров всегда старался быть дома, чтобы заняться литературной работой, отредактировать свою очередную рукопись или составить доклад. Работал он много, напряженно, с вдохновением. В половине двенадцатого Степан Осипович пил вечерний чай, после чего наступала пора заниматься личными делами: он диктовал машинистке письма или дневник, любил отвести душу за дружеской беседой с приятелями-моряками и блеснуть присущим ему острым и едким словцом.

— А знаете ли вы, какая собачья порода самая несносная? — спросил как-то Макаров во время одной из бесед с адмиралами.

Никто не нашелся, что ответить.

— Шпиц! — неожиданно выпалил Степан Осипович, намекая на адмиралтейский шпиль.

Это крылатое словечко, пущенное в оборот Макаровым, с той поры прочно утвердилось за адмиралтейством, в котором заседали рутинеры-адмиралы, похоронившие многие блестящие идеи русских моряков. Отношения Степана Осиповича со «шпицем» приобретали подчас весьма острый характер.

Оживленный разговор заканчивался обычно около часу ночи, после чего Макаров уходил спать.

Будучи сам организованным и точным до пунктуальности человеком, Макаров требовал того же и от подчиненных. «Служить с адмиралом было нелегко, — замечает В. Семенов, один из адъютантов адмирала, — …но в общем хорошо». Хорошо потому, что каждый видел в Макарове гуманного, заботливого и справедливого, хотя и требовательного начальника, уважавшего каждого человека независимо от его служебного положения и звания. Эта основная черта Макарова как-то бессознательно воспринималась решительно всеми, кто имел с ним дело. В приемную к Макарову смело шли все со своими большими и малыми нуждами. Если матрос в оправдание своего поступка, за который он получил наказание, хотел дать объяснение, Макаров не обрывал его грозным окриком, а внимательно выслушивал и иногда соглашался с ним. Иное отношение к матросам Макаров считал не выполнением устава, а аракчеевщиной.

Макаров всегда с отвращением относился ко всякого рода беспорядкам, суете и бестолковщине. «Тайна делать все и делать хорошо — есть тайна порядка распределять свое время, — говорил Макаров. — Порядок — это здоровье». Не терпел Степан Осипович и пространных разглагольствований, переливаний из пустого в порожнее, канцелярской волокиты, пустых оправданий и уверток. Обладая способностью схватывать на лету, с полуслова иногда весьма запутанное положение или мысль, он сам, однако, вовсе не требовал того же и от других. Он не сердился, не нервничал, если его не сразу понимали, не торопясь разъяснял он суть дела, пока не убеждался, что слушатель овладел его мыслью полностью. Больше всего Макарова раздражало слепое, пассивное повиновение, которое он считал вреднейшим проявлением угодничества и человеческой безличности. «Пассивное повиновение, — говорил он, — это почти то же, что пассивное сопротивление». По его мнению, всякий, даже самый малый чин, не только имел право, но и обязан был, не кривя душой и не подхалимствуя, по совести высказывать перед кем бы то ни было свое мнение и дать, если нужно, совет. Только такой человек, говорил Макаров, имеет право претендовать на уважение. Ведь и сам Макаров, когда он был убежден в своей правоте, шел напролом, не уступая никому. Случалось и так, что он ставил вопрос об отставке, и «наверху», зная о его неспособности идти ни на какие компромиссы, зачастую уступали. Подлиз и хамелеонов, людей, способных перекрашиваться в любой цвет, Макаров не выносил.

Каждый из приходивших к нему с каким бы то ни было делом мог свободно высказать свое мнение, нередко идущее вразрез с мнением самого Макарова; Степан Осипович не видел в этом ни умаления своего престижа, ни подрыва дисциплины. «Самодуры не создают дисциплины, а только развращают людей, — неоднократно повторял Степан Осипович, — весь мой дисциплинарный устав укладывается в одну фразу: „не только за страх, но и за совесть“.

Точность Макарова в выполнении своих обязанностей вошла в Кронштадте в поговорку. Намеченное дело никогда не откладывалось и не отменялось, а проводилось при любых условиях. Требовал такой точности Макаров и от других. Однако не всем это нравилось. В Кронштадте было немало людей, рассматривавших энергичное и точное исполнение обязанностей Макаровым как причуды «беспокойного адмирала». Чаще всего это были люди, служившие ради выгод, приносимых им должностью, привыкшие жить при предшественниках Макарова тихо и покойно.