К вечеру десант со всем необходимым для боя находился на берегу. Предстояло взять крепость, которую безуспешно обстреливали фрегаты, так как ядра их не долетали до цели. Капитан-лейтенант Шостак, командовавший и на этот раз десантом, послал коменданту крепости полковнику Люкасу требование о сдаче, но тот не согласился. Ушаков приказал взять крепость штурмом. Шостак с отрядом матросов и солдат пошел к крепости. Толпы жителей сопровождали отряд, освещая фонарями гористый путь. Смелый поход отряда, окружённого огромной толпой жителей, множество фонарей, мерцающих в вечерних сумерках, произвели на французов, видимо, сильное впечатление. Не дожидаясь штурма, полковник Люкас, в штатском платье, чтобы не быть опознанным греками, которые имели много оснований растерзать его, вышел навстречу Шостаку.
Поздно вечером Шостак встретился с Люкасом и предложил условия сдачи.
Он согласился на соблюдение воинских почестей при сдаче французским гарнизоном крепости и оружия. Личное имущество солдат и офицеров оставлялось при них. Но французы должны были вернуть населению всё награбленное у них добро.
Утром следующего дня французский гарнизон сложил оружие. Когда французы покинули стены крепости, то их с трудом удалось защитить от разъярённого населения, пытавшегося растерзать своих насильников и грабителей.
Ненависть эта объяснялась ещё и тем, что с приходом французов на острова почти прекратилась морская торговля, служившая для многих жителей главным источником существования и которая была пресечена англичанами, не позволявшими плавать в Средиземном море торговым судам тех городов, в которых находились французы. Всё растущее обеднение населения с прекращением торговли усиливалось повальными грабежами французских гарнизонов.
Французских пленных разместили на русских и турецких кораблях. Русские относились к побеждённому врагу великодушно. Но французы, попавшие на турецкие корабли, испытали страшные насилия и унижения. Однако турки под влиянием Ушакова не посмели расправиться с пленниками по своему обычаю.
Восемнадцати офицерам с семьями Ушаков разрешил уехать в Анкону. Остальные пленные были отправлены в Константинополь. На следующим день по взятии острова Ушаков вместе с капитанами и офицерами съехал на берег. Всё население острова вышло встречать знаменитого русского адмирала.
Оружейные выстрелы, колокольный звон, восторженные приветственные возгласы тысячной толпы сопровождали Ушакова и его моряков. Все дома были украшены коврами, шелковыми материями, картинами и флагами. Дорогу Ушакова восторженная толпа устилала цветами. «Матери, имея слёзы радости, выносили детей своих и заставляли целовать руки наших офицеров и герб российский на солдатских сумках», — рассказывает очевидец Метакса в своих «Записках»; далее он пишет, что «из деревень собралось до 5 000 вооружённых поселян, которые толпами ходили по городу, нося на шестах русский военно-морской флаг»[284].
После торжеств по случаю освобождения Ушаков собрал «главнейших граждан» и объявил им, что они могут избрать себе временное правление «по примеру острова Цериго». На площади собралась огромная толпа, ожидавшая результатов совещания.
Но когда зантиоты узнали, рассказывает Метакса, что они останутся под управлением избранного ими правления, «то все взволновались и начали громогласно кричать, что они не хотят быть ни вольными, ни под управлением островских начальников, а упорно требовали быть взятыми в вечное подданство России, и чтобы определён был начальником или губернатором острова их российский чиновник, без чего они ни на что согласия своего не дадут»[285].
Эти настроения греков объяснялись боязнью попасть под власть турок, когда Ушаков уйдёт с эскадрой. Власть турок пугала греков ещё больше французского господства. Только русское покровительство казалось зантиотам самым надёжным и верным. Русский народ издавна оказывал поддержку единоверным грекам. Хотя самодержавие, используя ненависть населения Балкан к турецкому игу в своих захватнических целях, не раз поднимало его против Турции, но всё же в договорах оговаривало амнистию участникам восстания, а себе право защиты греков и славян перед Портой, как, например, в Кучук-Кайнарджийском трактате.