Адмирал Ушаков

Казалось, ему помогал сам Бог. Французы стали отставать. Вот он уже на гребне бугра. Еще секунда, и он будет вне опасности. Но в этот момент лошадь споткнулась, он вылетел из седла, почувствовав сильный удар в спину, словно его ткнули тупым концом пики. Упав, Арапов на некоторое время потерял сознание, а когда очнулся, услышал рядом топот копыт. Но лошади скакали почему-то не со стороны французов, а со стороны обратной, оттуда, куда Арапов стремился в надежде найти спасение. Он приподнялся и увидел казаков, преследовавших французов. "Слава тебе, Господи!" — воскликнул он про себя, готовый заплакать от радости.

Казак, отставший от товарищей, заметил его и повернул к нему коня.

— Ранен?

— Не знаю. Болит все… Должно быть, ушибся сильно.

— Ушибся — не расшибся, пройдет.

Арапов, все еще не поднимаясь, спросил:

— До штаба далеко?

— Какой тебе штаб нужен? — насторожился казак.

— Нужна главная квартира армии.

Казак посмотрел на него и, ничего не сказав, принялся ловить его лошадь, кружившую рядом. Поймав, он привел ее к нему под уздцы и только тогда сказал:

— Тут недалеча деревня, верст шесть будет. Приедешь, там тебе скажут.

Казак поскакал догонять своих, а Арапов, превозмогая боль, кое-как влез на коня и шагом поехал по направлению, где, по словам казака, должна была находиться деревушка. Хотя и ехал медленно, хотя и не встряхивало совсем, движение причиняло ему боль во всем теле, которая усиливалась с каждым шагом. Вскоре он почувствовал, как нательная рубаха стала липнуть к спине. Вначале подумал, что это от пота, но потом понял: нет, это не пот… Откуда быть поту, когда от холода лицо сводило? Он понял, что ранен, что удар в спину, который почувствовал на бугре, был вовсе не ударом копья, то угодила в него пуля.

К счастью, вскоре показалась деревушка, о которой говорил казак, и это его взбодрило. "Доеду, должен доехать", — внушал он себе.

Боль утихла, но ненадолго. Через некоторое время она возобновилась с такой жгучестью, что находиться в седле стало невмоготу, он спустился на землю и дальше пошел пешком, держась за уздечку. Стала кружиться голова. Шагая, он чувствовал, что вот-вот упадет, и еще крепче сжимал немеющими пальцами уздечку. Нет, он не должен упасть, он должен дойти. Во что бы то ни стало! Ведь осталось уже совсем немного…

Его остановили два офицера.

— Адъютант фельдмаршала, — представился старший по званию. — С кем имею честь?

Арапов достал из внутреннего кармана пакет и протянул его офицеру:

— Фельдмаршалу… донесение…

Теряя сознание, он повалился на землю.

12

Больные ополченцы прожили у Ушакова не одну неделю, как предполагалось, а две. Посвежели мужики на добрых хлебах. В дорогу им наложили всякой всячины, чтобы было чем подкрепиться в первое время, мало того, каждому дали по новой шубе. Шубам мужики были особенно рады. В Алексеевку их привезли на колесах, а уезжать пришлось уже на санях, по снегу. Зима подкатила. А зимой без теплой одежды куда сунешься?

В Темников ополченцев отвозил сам Ушаков. Ему захотелось посмотреть, как идут дела с устройством госпиталя, вот и захватил их попутно. Мужики беседовали с ним всю дорогу. Благодарили за хлеб-соль, за отеческое к ним отношение, говорили, что сами будут и детям своим закажут молиться за его здоровье. А перед самым Темниковом, осмелев, они задали адмиралу вопрос, который, должно быть, давно уже не давал им покоя:

— А что, батюшка, выйдет ли после войны крестьянам полная воля?

— Не знаю, дети мои, — ответил Ушаков.

— А разве в манифесте, что с амвонов читали, о том не сказано?

— Нет, не сказано.

— А в народе толкуют, будто сказано. Толкуют, будто царь сам сие слово в манифест вписал.

Ушаков помнил содержание манифеста. Слово «свобода» там действительно упоминалось, но совершенно в ином значении. Вкладывая в это слово свой смысл, крестьяне, несомненно, впадали в глубокое заблуждение.

— Нет, дети мои, — сказал Ушаков, — о воле крепостным в манифесте ничего не сказано. Но, — добавил он, чтобы не очень расстраивать мужиков, — может, и сбудется то, о чем говорите.

Городничий, приняв выздоровевших ополченцев для отправки с какой-либо партией, долго не отпускал от себя Ушакова. Он был несказанно рад бегству Наполеона из Москвы и желал рассказать адмиралу все, что стало известно ему об этом бегстве.

— А вы, Федор Федорович, как в воду глядели, когда говорили, что не удержаться в Москве Наполеону, — с удовольствием потирал руки городничий. — По-вашему все и вышло. Про войну все наперед знали. А теперь, Федор Федорович, — продолжал он, — хочу ваше мнение знать, что с Наполеоном дальше будет? Сумеют его заполонить наши или нет?

— Этого я не знаю, — неохотно отвечал Ушаков, думая, как бы поскорее отвязаться от этого человека, разговор с которым не доставлял ему большого удовольствия.

От городничего Ушаков поехал к протоиерею Асинкриту. Главный соборный служитель был с ним в одних летах, но сохранился лучше, недуги его еще не трогали. Только борода была уже вся седая. Хотя они и хорошо знали друг друга, Ушаков не был с ним так близок, как с настоятелем монастыря Филаретом.