Адмирал Ушаков

Остатки турецкого флота стали уходить под ветер, оставляя за собой густой дым от пожаров, вспыхнувших на поврежденных судах. Русские долго гнались вслед, осыпая врага снарядами. Только разразившийся шторм заставил Ушакова прекратить преследование и повернуть к родным берегам. Собственно, в дальнейшей погоне не было нужды: то, что не успели сделать русские матросы, сделало за них разбушевавшееся море. До Константинополя удалось добраться лишь немногим судам, да и те, что вернулись, были с пробоинами в бортах, разбитыми мачтами, без стеньг, рей и парусов. Алжирский флагман, едва дотянув до Босфора, стал тонуть. Взывая о помощи, команда корабля открыла огонь из пушек, чем подняла на ноги весь Константинополь. Флагман удалось спасти, но это мало кого утешило. Главные силы флота так и не вернулись, не вернулся с баталии и флагман капудана-паши. Когда в порт прибыл султан и увидел, что осталось от его флота, он пришел в ужас.

— Ушак-паша может прийти сюда! Ушак-паша может взять Константинополь! — раздавались голоса.

О том, какую панику в столице Оттоманской империи вызвала победа русского флота у мыса Калиакрия, Ушаков узнал уже после заключения с турками мирного договора. Ему говорили тогда, что, если бы не эта победа, турки не скоро бы согласились с предложенными им условиями прекращения войны.

Вспомнив сейчас обо всем этом, вспомнив, как шумно чествовали его после победы, Ушаков подумал, что власти поступили тогда не совсем справедливо. Почести оказывали только ему да его офицерам, а надо было разделить их между всеми участниками сражения. Ведь главными героями в том сражении были все-таки не он и его офицеры, а простые русские матросы. А их-то наградами обошли. Несправедливо!

Со стороны Графской пристани доносилась военная музыка. По всему, смотр там еще не начинался. Но вот музыка стихла, на какое-то время наступила тишина, потом донеслось громкое матросское «ура». "Должно быть, главный прибыл, его приветствуют", — решил Ушаков. Он еще раз посмотрел на корабли, стоявшие в бухте, и направился к пристани.

Подступы к пристани оказались заполненными народом. Кого тут только не было! И старые и малые. Весь город собрался, словно на пристанской площади проводился не обычный воинский смотр, а давалось интереснейшее и к тому же бесплатное представление.

Ушаков был в адмиральском мундире, ему почтительно дали дорогу, он прошел через толпу вперед и занял место, откуда хорошо была видна вся площадь.

Корабельные команды стояли во главе своих командиров отдельными каре. Офицеры — в мундирах с фалдочками и треуголках, украшенных плюмажем. Одежда матросов отличалась от офицерской и цветом, и формой: их шляпы напоминали цилиндры, мундиры сшиты наподобие фраков… Раньше одежда была не такой, была более удобной, простой. Но что поделаешь: новый царь новые порядки!

Адмирал Траверсе, сопровождаемый Пустошкиным и двумя адъютантами, ходил от строя к строю, строго всматриваясь в матросов, не смевших, казалось, не то что шевельнуться, даже глазом моргнуть.

Вдруг адмирал подскочил к строю и гневно закричал на матроса, ослабившего ногу:

— Как стоять, собака?

Матрос оробело смотрел на него, видимо не понимая своей вины.

— Спрашивай, как стоять? — повторил адмирал, побагровев от вспыхнувшей в нем злобы. Не дождавшись ответа, он сильно ударил его по щеке.

Ушаков невольно отвернулся. Невозможно было смотреть на такое. О том, что маркиз де Траверсе занимается рукоприкладством, он слышал от многих. Ему рассказывали даже, что однажды адмирал отхлестал по щекам старика-инвалида. Он долго не мог этому поверить. Ему довелось видеть маркиза в избранном обществе, где он произвел на всех приятное впечатление. Он был вежлив, доступен, прост, говорил такие остроты, что вокруг стоял сплошной хохот. Но то было в избранном обществе, теперь же в нем словно проснулся зверь. Кто-то говорил, что он стал таким после свержения монархии в его родной стране. Он не мог простить тем, кто обезглавил его короля, до мозга костей ненавидел якобинцев, а таковые чудились ему даже в лице русских солдат и матросов.

Когда смотр закончился, Пустошкин стал что-то тихо говорить маркизу. Ушакову показалось, что разговор шел о нем, потому что маркиз дважды посмотрел в его сторону. Но вот маркиз сказал что-то Пустошкину в ответ и, уже ни на кого не глядя, быстро направился к поджидавшему его экипажу. Пустошкин проводил его, затем подошел к Ушакову.

— Ну, слава Богу, пронесло!.. — сказал он таким тоном, словно стыдился своих слов. — Ты подожди меня, я распоряжусь, и поедем вместе.

Ушаков не стал ждать, он пошел один, унося с собой такое чувство, словно отхлестали по щекам не матроса, а его самого.

* * *

— Напрасно расстраиваешься, Федор Федорович, — говорил Ушакову Пустошкин, вернувшись из порта. — Сами знаем: маркиз как человек — дрянь, в нашем деле понимает не больше пехотного прапорщика. Но что делать? У него власть, у него связи с двором. Посмотришь, еще министром станет.

— Оттого и тошно мне, что власть над флотом таким людям отдана, — отвечал Ушаков.