Admissor (СИ)

Ему объясняли, что так организм пытается компенсировать ухудшение слуха, но он не вдавался. Только в очередной раз пообещал себе не загадывать желаний - полгода назад ему впервые пришлось купить контактные линзы. Кажется, тогда он укорял мир за несправедливость.

В книгах с золотым переплетом, которые он начал от скуки читать, что-то про это было. Кажется, это называется "ирония". Возможно.

Сам Джеймс всю жизнь считал, что ирония - это когда избитых лох, который только что лишился телефона и кошелька, которые через пять минут отправятся в мусорку, долго обещает тебя найти, а потом узнает твой адрес. Кажется, там уже пару лет не появлялась полиция - просто за ненадобностью. Частное охранное агентство справлялось с поддержанием порядка гораздо лучше.

Задумавшись, он скатился по стене.

В противоположном конце коридора заполняет бумаги дежурная медсестра. Дородная женщина средних лет, с залысиной в светлых волосах - здоровой, а не как у него. Во взгляде жалость. Она встала со скрипнувшего стула, сделала пару шагов - и замерла, отшатнувшись. Должно быть взгляд у него остался прежним.

Джеймс схватился за поручень. Пальцы напряглись и побелели, почти взорвавшись болью. Локоть, на который пришлась большая часть напряжения, разогнулся с резким толчком. Парень снова рухнул, врезавшись в стену спиной. Тяжело вдохнул, зажмурившись. Дал пылающей руке отдохнуть несколько секунд.

По телу толчками разливалась боль. Тупая, мерзкая, бесполезная - иссушающая тело, оставляющая только слабость. Рак - не тот враг, которого можно избить до полусмерти. На него не натянуть перчаток, его не вкатать в асфальт до кровавых соплей, разбитых в кровь кулаков и треснувшей зажигалки. Ему плевать даже на специально утяжеленную рукоять пистолета. В бою с ним нет адреналинового исступления, пены на губах, мира, стягивающегося в точку вокруг корпуса врага - нет ничего. Только алая кислота, разливающаяся по венам. Кислота, от которой не спасает ничего - даже другой наркотик.

Держаться, орать, оставаться на месте. Терпеть. Не отбиваться. Не...

Подошедшая женщина протянула руку, осторожно помогая ему подняться - только чтобы отступить назад. Избегая ее руки, словно гремучей змеи, парень просунул локти под поручень и резко, одним рывком встал. Живой рычаг сработал.

По коридору пронесся тихий крик.

 - Хрен вам! - глухо прошипел он. - Хрен! Я тут не сдохну!

"Не..."

Джеймс привалился к стене, пытаясь отдышаться. Грудь лихорадочно сжималось, с каждым толчком отправляя все новые и новые волны боли, но он стоял. Стоял, смотря на медсестру почти с ненавистью. Женщина ничего не сказала, просто оставшись на месте - готовясь подхватить его в любой момент. В конце-концов, это ее работа. Осознание этого помогло взять себя в руки.

- Принесите обед.

Или ту чашку бульона, которую они называют обедом. Плевать. Все равно в него больше не влезет.

Хорошо еще, что пока не перевели на питание через капельницу.

Он вернулся в комнату, аккуратно пнув перед собой дверь. Аккуратно - потому что спину сверлил чужой взгляд и отчаянно не хотелось с воем падать на пол. Пнул - потому что руки уже почти отказали.

Врач рекомендовал ходить хотя бы по пять минут в день. Если пойдет хорошо - по десять. И никогда, ни при каких условиях не пытаться отжиматься.

Джеймс и не пытался. Ему хватило трех часов на холодном полу.

Дверь захлопнулась, разделяя пространство. Вот эта комната, с койкой, капельницей, вешалкой и огромным окном - его. Тут он в безопасности, почти всего, кроме четырех-пяти часов в день.

"Я уже выстраиваю зону комфорта."

И это жалко. Попросту жалко.

Когда взрослый человек прячется от мира в своей комнате - он уже сдался. Уже отчаялся повлиять на что-либо за ее пределами. И не важно, что говорит по этому поводу психолог - Джеймс это чувствовал шкурой. Он не может позволить себе ни одной уступки. Ни одного шага назад. Ни одной поблажки.

Потому что если начнет, то остановиться уже в деревянном ящике.

Вздохнув, он упал на кровать. Кондиционер едва различимо гудел, выпуская тонкую струю прохладного воздуха. На тумбочке у кровати лежала опрокинутая и открытая упаковка. Он не успел ее вчера закрыть. В упаковке - тринадцать бело-голубых таблеток. Тринадцать, если он не сбился с курса.

"Двенадцать?"

Нет, тринадцать. Последняя завалилась за картонное дно.

Он почти пришел в себя. Разбитый поручень за ночь сам собой не починился, а вот лампы светлели на глазах. И гнилые электросети больницы тут не при чем - просто переставала действовать химия.

Боль еще билась в голове, стучала в виски, но это была ерунда, потому что ее место уверенно занимал белый шум - немножко безразличия, немножко заторможенности. Немножко почти нормального состояния. После химии становилось лучше - ненадолго, и с каждым днем это длилось все короче, но...

Наверное, это было не зря.

В дверь громко постучали. Громко, коротко и уверенно. Очень вовремя.

- Войдите.