Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии

Отчетливые проявления этого реактивного образования можно обнаружить в следующих фактах, которые мы почерпнули в книге В. Мазера (1971). Гитлер не участвовал ни в каких столкновениях с политическими противниками до того, как он захватил власть. Он тронул политического противника только однажды. Он никогда не присутствовал при убийствах или казнях. (Рем знал, о чем говорит, когда он перед смертью просил, чтобы его застрелил сам фюрер.) После того, как некоторые его товарищи погибли при попытке осуществить переворот в Мюнхене (9 ноября 1923 г.), он всерьез помышлял о самоубийстве и у него стала дергаться левая рука — симптом, вновь появившийся после поражения под Сталинградом. Генералам не удалось убедить его совершить поездку на фронт. «Многие военные, и не только военные, были твердо уверены, что он избегал этой поездки, потому что не мог выносить вида мертвых и раненых солдат»[67] (В. Мазер, 1971). И дело было не в отсутствии физической смелости, которую он продемонстрировал еще в Первую Мировую войну, и не в жалости к немецким солдатам — к ним он испытывал не больше теплых чувств, чем к кому-либо другому (В. Мазер, 1971)[68]. Я считаю, что эта фобия — страх увидеть мертвые тела — была защитной реакцией: на самом деле он боялся осознать собственную страсть к разрушению. Пока он отдавал и подписывал приказы — он просто говорил и писал. То есть «он» не проливал кровь, ибо избегал видеть настоящие трупы и всячески предохранял себя от эмоционального сознавания собственной деструктивности. Эта защитная реакция основывается, в сущности, на том же механизме, что и его несколько навязчивое стремление к чистоте, о котором говорит Шпеер[69]. Такой симптом, в мягкой форме, в какой он был отмечен у Гитлера, равно как и в тяжелой форме постоянного навязчивого мытья, как правило, свидетельствует о желании человека смыть с себя грязь или кровь, символически покрывающую его руки (или все тело). При этом сама грязь или кровь не даны сознанию: человек просто испытывает необходимость все время быть «чистым». Нежелание видеть трупы похоже на эту навязчивость: то и другое суть формы отрицания деструктивности.

В конце жизни, предчувствуя наступление своего последнего поражения, Гитлер уже более не мог продолжать подавлять страсть к разрушению. Это видно по тому, как он реагировал в 1944 г. на зрелище мертвых тел руководителей неудавшегося заговора генералов. Человек, который еще недавно не мог выносить вида трупов, теперь распорядился, чтобы ему показали фильм о пытках и казнях генералов, где были засняты их тела в тюремной одежде, висящие на крюках с мясокомбината. Фотографию этой сцены он поставил на свой письменный стол[70]. Его угроза в случае поражения разрушить Германию начинала действовать. И это была совсем не его заслуга, что Германию удалось сохранить.

Другие аспекты личности Гитлера

Невозможно понять личность Гитлера, как и любого другого человека, сосредоточившись лишь на одной из его страстей, пусть даже она представляется самой главной. Чтобы ответить на вопрос, как этот человек, движимый страстью к разрушению, сумел стать самой влиятельной фигурой в Европе, вызывавшей восхищение множества немцев (и изрядного числа жителей других стран), надо попытаться представить структуру его характера в целом, проанализировать его способности и таланты и вникнуть в особенности социальной ситуации, в которой он жил и действовал.

В дополнение к некрофилии, Гитлер может служить также примером садистского типа личности, хотя черты садиста в его характере несколько смазаны благодаря интенсивному действию страсти к чистому разрушению. Поскольку я уже анализировал садо-мазохистские, авторитарные качества личности Гитлера, остановлюсь здесь на этом лишь вкратце. Во всем, что писал и говорил Гитлер, прослеживается стремление властвовать над слабыми. Вот, например, как он объясняет преимущества проведения массовых митингов в вечернее время:

«По утрам и даже в течение дня человеческая воля гораздо сильнее сопротивляется попыткам подчинить ее другой воле и чужим мнениям. Между тем вечером люди легче поддаются воздействию, которое оказывает на них более сильная воля. В самом деле, каждый митинг — это борьба двух противоположных сил. Ораторский дар, которым обладает более сильная, апостолическая натура, в это время дня сможет гораздо легче захватить волю других людей, испытывающих естественный спад своих способностей к сопротивлению, чем это удалось бы сделать в другое время с людьми, еще сохранившими полный контроль над энергией своего разума и воли» (А. Гитлер, 1943).