Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии

Гитлеру казалось, что евреи отравляют арийскую кровь и арийскую душу. Чтобы понять, как это чувство связано со всем его некрофильским комплексом, обратимся к другой, казалось бы, совершенно не связанной с этим заботе Гитлера, — к сифилису. Как он утверждает в «Mein Kampf», сифилис является одним из «важнейших, насущных для нации вопросов». Он пишет: «Наряду с политическим, этическим и моральным заражением, которому люди подвергаются уже много лет, существуют не менее ужасные бедствия, подрывающие здоровье нации. Сифилис, особенно в больших городах, распространяется все шире и шире, в то время как туберкулез снимает свою жатву смерти уже по всей стране» (А. Гитлер, 1943).

В действительности это было не так. Ни туберкулез, ни сифилис не представляли угрозы таких масштабов, которые пытается приписать им Гитлер. Но это типичная фантазия некрофила: боязнь грязи, отравы и тех опасностей, которые они в себе несут. Перед нами — выражение некрофильской установки, заставляющей рассматривать окружающий мир как нечистое и опасное место. Скорее всего, ненависть Гитлера к евреям имела ту же природу. Инородцы ядовиты и заразны, как сифилис. Следовательно, их надо искоренять. Дальнейшее развитие этого представления ведет к идее, что они отравляют не только кровь, но и душу.

Чем более сомнительной становилась победа, тем большую силу набирал Гитлер-разрушитель. Каждый шаг на пути к поражению сопровождался все новыми и новыми кровавыми жертвами. В конце концов, настало время истреблять самих немцев. Уже 27 января 1942 г., то есть более чем за год до Сталинграда, Гитлер сказал: «Если немецкий народ не готов сражаться для своего выживания (Selbstbehauptung), что ж, тогда он должен исчезнуть (dann soli es verschwinden)» (X. Пикер, 1965). Когда поражение стало неизбежным, он отдал приказ, приводивший в исполнение эту угрозу, — приказ о разрушении Германии: ее земли, зданий, заводов и фабрик, произведений искусства. А когда русские были уже на подступах к бункеру Гитлера, настал момент разрушительного grand finale. С ним вместе должна была умереть его собака. Его подруга, Ева Браун, которая пришла в укрытие, нарушив его приказ, чтобы разделить с ним смерть, тоже должна была умереть. Тронутый таким выражением преданности со стороны фрейлейн Браун, Гитлер вознаградил ее, вступив с ней здесь же в законный брак. Готовность умереть за него была, пожалуй, единственным действием, которым женщина могла доказать ему свою любовь. Геббельс тоже остался верен человеку, которому он продал душу. Он приказал своей жене и шестерым малолетним детям принять смерть вместе с ним. Как всякая нормальная мать, жена Геббельса никогда бы не убила своих детей, тем более — под действием дешевых пропагандистских аргументов, с помощью которых Геббельс пытался ее убедить. Но у нее не было выбора. Когда ее в последний раз пришел навестить Шпеер, Геббельс ни на минуту не оставил их вдвоем. Она только смогла сказать, что счастлива, поскольку там с ними нет ее старшего сына (от предыдущего брака)[63]. Поражение и смерть Гитлера должны были сопровождаться смертью всех, кто его окружал, смертью всех немцев, а если бы это было в его власти, то и разрушением всего мира. Фоном для его гибели могло быть только всеобщее разрушение.

Но вернемся к вопросу, можно ли оправдать действия Гитлера традиционно понимаемыми «государственными интересами», то есть отличался ли он как человек от множества других государственных мужей и военачальников, которые объявляли войны и этим посылали на смерть миллионы людей. В некоторых отношениях Гитлер был совершенно таким же, как и руководители многих других государств, и было бы ханжеством считать его военную политику чем-то из ряда вон выходящим в сравнении с тем, что, как свидетельствует история, делают другие лидеры других сильных держав. Но в случае Гитлера поражает несоответствие между теми разрушениями, которые производились по его прямому приказу, и оправдывавшими их реалистическими целями. Многие его действия, начиная с уничтожения миллионов и миллионов евреев, русских и поляков, и кончая распоряжениями, обрекавшими на уничтожение немцев, нельзя объяснить стратегической целесообразностью. Это, без сомнения, результаты страсти к разрушению, снедавшей некрофила. Этот факт часто затемняется тем, что при обсуждении действий Гитлера речь идет главным образом об истреблении евреев. Но евреи были не единственным объектом, на который он направлял свою страсть к разрушению. Гитлер, несомненно, ненавидел евреев, но мы бы не погрешили против истины, сказав, что одновременно он ненавидел и немцев. Он ненавидел человечество, ненавидел саму жизнь. Чтобы это стало яснее, попробуем взглянуть на другие проявления его некрофилии.