Волоцкий называет аристократами "тех, которые протягивают руку графине Фуфлыгиной". См. в мемуарах М. А. Корфа: "Салон графини Нессельроде (...) был неоспоримо первым в С.-Петербурге; попасть в него, при его исключительности, представляло трудную задачу... но кто водворился в нем, тому это служило открытым пропуском во весь высший круг". Фуфлыгина толста. П. А. Вяземский писал А. Я. Булгакову о Нессельроде: "...и плечиста, и грудиста, и брюшиста". Фуфлыгина — взяточница и наглая дура. Впоследствии П. В. Долгоруков вспоминает о Нессельроде: "...женщина ума недальнего... взяточница, сплетница но отличавшаяся необыкновенной энергиею, дерзостью, нахальством и посредством (...) этого нахальства державшая в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд".[51]
Элементы "злословия", присущие жанру светской повести (см., например, "Пелам" Бульвера), в незаконченных повестях Пушкина функционально изменяются, приобретая резко публицистическую направленность. Таким образом, эти повести могут рассматриваться как иллюстрация программных высказываний Пушкина в его статьях того времени.
Что же касается указаний на автобиографичность "светских" повестей Пушкина и, в частности, отрывка "На углу маленькой площади", то при известной способности Пушкина перевоплощаться в любимого писателя очень легко допустить, что во второй половине 20-х годов светская ипостась Пушкина (которую он с таким старанием отделял от своей творческой личности) воплотилась в светского, скучающего и стремящегося к независимости Адольфа. Ср., например, пушкинский отрывок "Участь моя решена. Я женюсь..." с "Адольфом".[52]
Поэтому если в Онегине и Волоцком есть Адольф, то этот Адольф — Пушкин. Этому, конечно, способствовала в особенности автобиографичность самого "Адольфа", которая, подобно автобиографичности "Вертера", должна была наталкивать на мысль о создании произведений автобиографического характера. Сам Б. Констан в предисловии к третьему изданию своего романа писал: "То придает некоторую истину рассказу моему, что почти все люди, его читавшие, говорили мне о себе как о действующих лицах, бывавших в положении моего героя".Итак, мы видим, что Пушкин в конце 20-х годов, решая проблему создания небайронической характеристики современного героя, отчасти опирается на "Адольфа".
Изменение отношения Пушкина к байроническому герою должно быть отмечено уже в "Евгении Онегине".
В пушкинской литературе неоднократно указывалось на сходство Онегина с Адольфом. Из всех убеждающих нас сопоставлений Онегина с Адольфом можно сделать один вывод: "Адольф" был одним из произведений, давших Пушкину скептические и реалистические позиции против Байрона.
Следует отметить, что сходство Онегина с Адольфом возрастает к концу пушкинского романа, и в особенности явственно в 8-й главе (1830). Теперь, когда мы знаем ряд фактов, по-новому освещающих отношение Пушкина к Адольфу, можно с большей уверенностью указать еще несколько довольно существенных совпадений 8-й главы "Онегина" с романом Б. Констана.
Начну с черновых вариантов: "Свой дикий нрав преодолев" — ср. "Адольф": "се caractere qu'on dit bizarre et sauvage..." ("сей характер, который почитают странным и диким..."). Последний стих XII строфы имел первоначально такой вид:
Адольф тоже мечтает о деятельности.[53]
Кроме того, при сопоставлении 8-й главы с "Адольфом" можно найти более близкие примеры, чем это было сделано до сих пор: барон Т. говорит Адольфу: "Вам 26 лет, вы достигнете до половины жизни вашей, ничего не начав, ничего не свершив". В 8-й главе "Онегина":Далее, Адольф говорит: "Я кинул долгий и грустный взгляд на время, протекшее без возврата: я припомнил надежды молодости... мое бездействие давило меня..." (с. 51). Ср. 8-ю главу: "Но грустно думать, что напрасно Была нам молодость дана..." Есть сходство и в самой ситуации, которую представляет нам 8-я глава, с началом романа Б. Констана.
Родственник героя, граф П., в подругу которого влюблен Адольф,
Адольф, желая увидеть Элленору, поминутно смотрит на часы — "Онегин вновь часы считает, вновь не дождаться дню конца!".
"Наконец пробил час, когда Адольфу нужно было ехать к графу".
"Но десять бьет... "
Адольф чувствует трепет, приближаясь к Элленоре.
"Он с трепетом к княгине входит".
Но всего примечательнее то, что в 8-й главе светский денди Онегин неожиданно становится таким же застенчивым и робким, как Адольф, когда он оставался наедине с Элленорой.
Здесь Пушкин очень близко повторяет Б. Констана: "tous mes discours expiraient sur mes levres" .