Адорно в Неаполе

Неаполитанские впечатления стали частью материала, обогатившего тексты Адорно – в дальнейшем мы попытаемся рассмотреть все случаи такого влияния. Но гораздо важнее для нас превращение Неаполя в структурирующий композиционный принцип текстов, поскольку осознание этой структуры позволяет нам совершенно по-новому взглянуть на интеллектуальную биографию Адорно. Может быть, теперь, когда утихли споры об актуальности и истинности аргументов Адорно, пришло время немного модифицировать оптику и взглянуть на тексты именно под таким углом, чтобы разглядеть логику, в соответствии с которой структурированы эти аргументы – подобно тому, как Сьюзен Сонтаг в эссе «Против интерпретации» шестидесятых годов призывала не надевать на произведения искусства лишний корсет интерпретации, а заниматься их фактическим содержанием? [30] Такого подхода сам Адорно требовал для идеального способа прослушивания музыки: с его точки зрения, нужно стараться понять композиционную структуру, а не просто радоваться красивым фрагментам. В будущем этот отказ от интерпретации пойдет на пользу самому Адорно. Аргументы Адорно и красивые фрагменты его текстов часто привлекали к себе повышенное внимание. Мы же в этой книге уделим основное внимание структурному принципу композиции этих текстов. И покажем, что именно этот принцип является их главным аргументом. От ранней работы об опере Альбана Берга «Воццек» и до опубликованной посмертно «Эстетической теории» Адорно предстает мастером изображения, которого многим и ранее удавалось разглядеть в нем[31]. Основные механизмы этого искусства сформировались именно в Неаполе. А тексты Адорно, которые так часто упрекали в излишней сложности, оказываются увлекательным продолжением того неаполитанского безумия.

От ландшафта к тексту

Счастливый остров

По Энценсбергеру, буржуазное общество имеет тенденцию закрываться и в результате рождает мечту о счастливом острове. Секуляризация, индустриализация, технический прогресс, катастрофа Первой мировой войны и последующие неудачи революционных выступлений породили общее ощущение кризиса, «опустошения духовного пространства вокруг нас»[32], как констатировал Кракауэр в 1922 году. «Множество молодых людей из буржуазных, порой очень богатых семей, очень часто еврейских, жаждали увидеть “новую жизнь”, “нового человека” и надеялись реализовать это свое стремление в некоем “новом обществе”, в котором не экономика будет править культурой, а культура экономикой»[33], – писал Рольф Виггерсхаус, имея в виду в том числе и Макса Хоркхаймера, происходившего из среды крупной буржуазии. Хоркхаймер еще в 1914 году написал патетический рассказ с элементами автобиографии, в котором перечислил признаки закрытого общества: «Мы видели всю низость, все несовершенство цивилизации, ориентирующейся на массу, нам было необходимо вырваться из суеты сограждан, из этой борьбы за деньги и почести, убежать от обязанностей и страхов, от войн и государств в чистые, светлые сферы, в тот мир, где царят ясность и истинные ценности»[34]. Цель такого бегства – счастливый остров, давший название новелле: «L’île heureuse».

Дорога Круппа (via Krupp) и скалы Фаральони на острове Капри

Немецкий литературный архив, Марбах

И если в один прекрасный момент – например, благодаря тому, что некий немецкий писатель прекрасно плавает – эта мечта воплощается в виде настоящего острова, то поток становится неудержимым. На Капри прибывают иммигранты из самых разных социальных слоев и с самой разнообразной мотивацией. И все вместе они создают эту «праздную, чувственную жизнь, сдобренную смесью из сентиментализма, среднеевропейского эстетизма и культа природы – жизнь, которая сделала этот остров одним из самых притягательных мест во вселенной»[35], как утверждал Альберто Савинио, младший брат художника Джорджо де Кирико.

К примеру, Альфред Зон-Ретель мог бы приехать на Капри сразу в нескольких своих общественных ипостасях. Во-первых, он мог приехать как художник. Природа Капри – идеальный источник вдохновения, многие люди с неясными творческими планами именно на Капри сделали выбор в пользу живописи. Зон-Ретель в этом виде искусства представлял настоящую династию. Прадедушка Альфреда принадлежал к числу самых известных представителей немецкой исторической живописи XIX века, два его дяди, Отто и Карл, тоже были художниками и даже обзавелись домами на Капри и в Позитано, которыми Альфред вволю попользовался в двадцатые годы. Но поскольку в семье был переизбыток художников, она всеми силами препятствовала тому, чтобы и Альфред пошел по этому пути. Мать отправила его к знакомому промышленнику Эрнсту Пенсгену, чтобы тот дал ему солидное воспитание, максимально далекое от любого искусства. «Меня будто отправили на передержку, а дом Пенсгена был настолько чужд творчеству, насколько это возможно. Я там играл в хоккей на траве и теннис, о музыке никто не вспоминал, а от живописи меня специально держали подальше»[36].