Адрес командировки - тюрьма

Не дожидаясь приглашения, Вольф оседлал лавку напротив и сноровисто сдвинулся вдоль стола, облокотившись на стену. Так удобней сидеть, к тому же всех видно и никто не подойдет сзади.

— Того, кто привык рулить, сразу видно, — пояснил он.

— Шустрый парень, — с неопределенной интонацией произнес Пинтос. — А что ты на потолке увидел?

— Лампочки без защиты, вот что. Можно бросить провод и током заделать мента. А потом забрать ключи и сделать ноги.

— Шустрый и все знаешь. А зачем ты здесь — знаешь?

— Конечно. — Расписной потянулся и пожал плечами. — Решили порядок в доме наводить. Вот во мне нужда и открылась.

— Чего?! При чем ты к порядку в крытой[66]?!

— Да при том! В Бутырке я с Каликом по закону разобрался, люди одобрили. И здесь Микулу не раз поправлял. Не иначе вы меня решили вместо него смотрящим поставить.

— Ты чо гонишь?! — Возмущенный Микула вскочил на ноги. — Когда ты меня поправлял? Ты чо, галушки накушался[67]? Я вор!

Расписной ухмыльнулся и подмигнул окружающим. Нахальство и дерзость здесь в цене. Арестанты были явно сбиты с толку. А он подробнее оценил обстановку, исправляя ошибки первого впечатления. Авторитетов было не больше шести. Трое явные торпеды, ожидающие сигнала. У всех троих руки за спиной.

— Вор… — Расписной презрительно скривился. — Да я б тебя за гальем не послал, не то что садку давить[68]! У нас в Тиходонске такие воры только мотылей моют[69]!

— Что?!

 Простить такие слова — значит потерять лицо. Микула, выставив кулаки, бросился на обидчика. Не вставая, Расписной поднял навстречу ногу и резко разогнул коленный сустав. Удар пришелся в грудь. Микула опрокинулся на спину, гулко стукнувшись затылком, и остался лежать, раскинув крестом руки.

— Я ж говорил — какой из него смотрящий! — Расписной со смехом указал пальцем на поверженного противника. Какими бы ни были первоначальные планы "Индии", ему явно удалось перехватить инициативу и набрать очки. Но назвать это победой еще было нельзя.

— Махаться в хате западло! — мрачно сказал Пинтос. Он явно был выбит из колеи.

— С зачинщика первый спрос, — парировал Расписной.

— Ладно… Только хватит пургу гнать, тебя не за тем позвали. Непоняток много выплывает, разбор требуется!

Три человека встали со шконок и полукругом окружили стол. В руках у них были ножи. Настоящие ножи! Вольф глазам своим не поверил. В особорежимной тюрьме, где обыски проводятся по нескольку раз в день, нож в руках зэка все равно что пушка или танк у преступников на воле.

— Слышь, Пинтос, сейчас в хате будет три трупа, — тихим, но от того не менее ужасным голосом сказал Расписной. — Пусть спрячут перья и вернутся на место!

Наступила мертвая тишина. Наглядная расправа с Микулой и не оставляющая сомнений в ее исполнении угроза сделали свое дело. Пинтос нехотя махнул рукой, ножи исчезли, торпеды вернулись на свои места. У них был вид побитых собак, но это ничего не значило — с тем большим остервенением каждый вцепится Расписному в глотку при первом удобном случае.

— Духаристый, значит, — констатировал смотрящий. — Ну, да это мы слышали. В своей Туркмении ты нашумел… Только там ты вертухаев мочил, а тут своего брата заделать норовишь. Да приемчиками хитрыми ментовскими руки крутишь… Объясни честным арестантам, как это получается?

Расписной усмехнулся:

— Что, тебе такую гнилую предъяву Микула подсунул? Нашли кого Смотрящим ставить. Вот и лежит — спекся весь!

— Не о нем щас базар, — без выражения ответил Пинтос. — О тебе. Давай за себя отчитайся.

— Ты на стопорки[70] с какой БОЛЬШОЙ ходил? — наклонился вперед Расписной, глядя смотрящему прямо в глаза.

— А хули ты опер? — прищурился в ответ Пинтос.

— Скажи, с какой? Сейчас ты сам за меня отчитаешься!

— С разными. И "наган" был, и "макар"…

— Вот видишь! — торжествующе улыбнулся Расписной. — С "макарами" все менты гуляют. Когда они нас вяжут, то "макаром" в рожу тычут да по башке колотят! Но тебе с "макаром" на дело идти не западло? А почему мне западло ментовским приемом клешню какому-нибудь бесу своротить?

Он осмотрелся. Несколько арестантов едва заметно улыбались.

— Слыхали мы, что у тебя метла чисто метет, — после некоторой паузы произнес Пинтос. — Слыхали. Только слова, даже гладкие, заместо дел не канают. А у тебя кругом — одни слова. Никто из честных бродяг тебя не знает. Дел твоих, обратно, не знают. Про приколы твои в "белом лебеде" слыхали — глухо так, издаля… И опять слова, слухи этапные. Может, было, может, нет, может, ты, а может, кто другой…

— Знают меня все, кто надо, — спокойно возразил Расписной. — Спросите корешей, с которыми я по малолетке бегал, — Зуба, Кента, Скворца, Филька спросите. Косому Кериму малевку тусаните, Сивому… В Средней Азии меня многие знают. А если бы тебя, Пинтос, в пески загнали, то, может, точняк такие бы непонятки и вылезли. Кто там про тебя слыхал?

Смотрящий помолчал, со скрипом почесал потную шею:

— Это верно. Пески далеко… Этапы долго идут. Но не через месяц, так через три тюрьма все узнает.