Адриан Моул: Годы капуччино

Прошло три недели с тех пор, как я видел сына, но его словарный запас весьма пополнился. (Надо перестать употреблять слово «весьма» – это дурная привычка Джона Мейджора.) Ему всего два года девять месяцев, а он уже весьма беспокоит меня – тупо посматривает на этого болвана Джереми Кларксона,[4] вещающего с экрана об автомобилях. Мама ужасно потакает Уильяму, записывая для него леденящие душу передачи Кларксона. Не знаю, от кого ему передался этот нездоровый интерес к технике. Уж точно не от нашей семьи. Его бабушка-нигерийка трудилась у себя в Ибадане директором-распорядителем фирмы, импортирующей шины для грузовиков. Возможно, это весьма шаткая связь, но гены – удивительная штука. Никто ведь так и не смог объяснить, откуда у меня писательский дар и поварской талант. Мамина родня (из Норфолка) отличается повальной неграмотностью и живет на вареной картошке, политой соусом «Эйч-пи», папина семья (из Лестера) взирала на книги с большим подозрением, если в них не было картинок на всю страницу. Бабушка с папиной стороны, Мэй Моул, никогда не готовила разносолов, считая, что вкусная пища потворствует низменным желаниям. Слава богу, она умерла до того, как я стал профессиональным поваром. Бабушка гордилась тем, что ни разу не побывала в настоящем ресторане. О ресторанах она говорила с тем же выражением, с каким другие рассуждают о наркопритонах.

Спешу записать: мой сын – красивый мальчик. У него чистая кожа цвета темного капуччино Глаза того оттенка, который производители морилки для дерева называют «темный дуб». В его физическом облике преобладает нигерийская кровь, но, мне кажется, я определенно вижу в его духовном облике английскую доминанту. Например, Уильям дико неловкий, а когда он смотрит по телевизору Кларксона (к примеру), у него приоткрывается рот, а вид становится немножечко туповатым.

– Есть известия от Жожо? – спросила мама, пиная Нового Пса, чтобы тот не облизывал свои весьма выдающиеся яйца.

– Нет, – ответил я. – А у тебя?

Она выдвинула ящик и достала авиаписьмо с нигерийскими марками.

– Читай, а я пока отведу Уильяма наверх и накормлю, – сказала она.

Я испытал настоящее потрясение, увидев замечательный, прекрасный почерк Жожо. Наклоны и изгибы черных букв буквально вопили о ее теле, о ее голосе. Мой пенис зашевелился, обозначая интерес к посланию моей жены.

Дражайшая Полин,

Должна с прискорбием сообщить Вам, что мы. с Адрианом разводимся.

Я знаю, что Вас это известие не удивит, особенно после нашего последнего визита, когда он заблудился по дороге в Алтон-Тауэрс, обвинил во всем меня и разорвал пополам карту.

Мне жаль, что Вам и Джорджу (и особенно Уильяму) пришлось присутствовать при этой безобразной сцене.

Дело в том, Полин, что подобных неприятных происшествий было превеликое множество, и я решила прямо сейчас положить конец нашему браку, так будет лучше. Я умираю от тоски, когда думаю об Уильяме. Он спрашивает обо мне? Пожалуйста, пришлите его свежее фото.

Благодарю Вас, Полин, что Вы заботитесь об Уильяме в отсутствие его родителей. Когда политическая ситуация улучшится, я непременно заберу его к себе.

С любовью к Вам и Вашей семье,

Жожо.

– Тебе следовало сказать, что разводишься, – заметила мама. – Почему ты не сказал?

Я правдиво ответил:

– Надеялся, что Жожо передумает.

– Удивительно, как ты мог упустить такую прекрасную женщину, как Жожо. Должно быть, ты просто спятил. Второй такой женщины тебе больше не встретить. У нее было все: красота, ум, деньги, талант…

– Она не умела готовить, – перебил я.

– Она превосходно готовила нигерийскую пишу, – возразила самая большая поклонница Жожо.

– Да! – воскликнул я. – Но я же англичанин.

– Так вот, сторонник Малой Англии, – насмешливо сказала мать, которая редко пересекала границу Лестера, – хочешь знать, почему твой брак распался?

Я оглянулся на сад весь газон был усеян пластмассовыми прищепками, соскочившими с бельевой веревки.

– И почему же?

– Во-первых, тебя бесила ее ученая степень. Во-вторых, ты пять раз откладывал свою поездку в Нигерию. В-третьих, ты так и не смог примириться с тем, что она на четыре дюйма выше тебя.

Я молча мыл руки.