Адриан Моул: Годы капуччино

– Ни хрена себе, да мой грузовик висит у тебя на хвосте от самого Уотфорда! – заорал он. – Ты что, не видел, как я тебе мигал фарами?

А я ответил:

– Видел. И решил, что это знак симпатии.

– Да откуда у меня может взяться симпатия к такому козлу, как ты?

Я сел в машину и посмотрел, как он запрыгивает в кабину своего грузовика. С облегчением понял, что он работает не у Эдди Стобарта, водители которого надевают под комбинезон аккуратную сорочку и галстук, а грузовики свои содержат в безупречной чистоте. Этот болван везет из Корнуолла в Дербишир целый грузовик минеральной воды. Зачем? Дербишир состоит из минеральной воды. Там шагу нельзя ступить, чтобы не свалиться в ручей, озерцо или бурлящую реку.

Посидев немного на стоянке, чтобы этот псих отдалился на несколько километров, я выехал на шоссе и, памятуя о недавней стычке, вдавил педаль газа и довел скорость до 98 километров в час.

Как только я свернул с шоссе, передо мной предстало восхитительное лицо Пандоры, взирающее на меня с предвыборного плаката, пришпиленного к стволу каштана на обочине дороги. Я остановил машину и вышел, чтобы получше разглядеть любовь всей моей жизни. Это был роскошный снимок, в духе Голливуда 40-х годов. Подсвеченные русые волосы волнами спадали на плечи. Лоснящиеся губы были приоткрыты, обнажая белые, как у гарпий, зубы. Глаза Пандоры вопили: «Постель!» На ней был темный пиджак, под ним – намек на белые кружева, а под белыми кружевами – намек на чувственную ложбинку. Я знал, что каждый мужчина в Эшби-де-ла-Зух на коленях приползет голосовать за Пандору.

И подумать только, что это я, Адриан Моул, первым поцеловал эти божественные губы и первым просунул руку (левую) под спортивный лифчик из белого сатина. Кроме того, 10 июня 1981 года Пандора призналась мне в любви.

То, что она уже побывала замужем, не имеет никакого значения. Ее единственная настоящая любовь – это я, она принадлежит мне и только мне, я это знаю. Мы Артур и Гиневра, Ромео и Джульетта, принц Чарльз и Камилла.

Когда я женился на Жожо, Пандора пришла ко мне на свадьбу, и я видел, как она утерла слезы, прежде чем сказать моей молодой жене: «Мои соболезнования». Конечно, она быстро извинилась за свою оплошность и исправилась: «Я хотела сказать – мои поздравления». Но я-то знал, что ее оговорка – свидетельство глубокой обиды, ведь это не она стала миссис Адриан Альберт Моул.

Сказал Пандоре на дереве: «Я люблю тебя, моя дорогая», после чего вернулся к машине и покатил в Эшби-де-ла-Зух. На всем пути со стен и столбов мне улыбалось лицо Пандоры. «ГОЛОСУЙТЕ ЗА БРЕЙТУЭЙТ – ЛЕЙБОРИСТСКАЯ ПАРТИЯ!»

Время от времени в окнах домов посолиднее мелькал плакат с нелепой свинячьей мордой соперника Пандоры от консерваторов – сэра Арнольда Тафтона. Попади он в павильон лучших свиней на Лестерской сельскохозяйственной выставке, запросто мог бы рассчитывать на первый приз. Но против молодости, великолепия и интеллекта доктора Пандоры Брейтуэйт у него нет ни единого шанса. Кроме того, Тафтон дружен с Леном Фоксом, воротилой сотовой связи, и по уши вляпался в какой-то финансовый скандал.

Люди в Эшби-де-ла-Зух не отмечены страстным темпераментом, поэтому трудно сказать, есть ли в них революционная жилка или нет. Даже кошки с собаками выглядели умиротворенными под лучами утреннего солнца.

В окне гостиной родительского дома на Глициниевой аллее висел плакат Лейбористской партии, а в окне моей сестры Рози – плакат со «Спайс герлз». Занавески на окнах были задернуты. Я пять минут колотил в дверь, прежде чем мне открыли. Передо мной стояла мать в замызганном белом банном халате и в мужских носках из серой шерсти. Между пальцами была зажата безникотиновая сигарета «Силк кат». С ногтей осыпался лиловый лак. Тени, наложенные еще прошлым вечером, размазались вокруг глаз. Кто-то – возможно, парикмахер – превратил мамины волосы в колтун. На золотой цепочке болтались две пары очков. Мама подняла одну пару и надела.

– А, это ты, – сказала она. – А я надеялась, что почтальон. Я заказала в магазине «Некст» красный брючный костюм, и его должны доставить сегодня.

Мама сняла первую пару очков и надела вторую. Осмотрела пустую аллею, вздохнула, затем поцеловала меня и повела на кухню.

Мой сын Уильям сидел за столом и огромной ложкой загребал кукурузные хлопья. Увидев меня, он соскочил со стула и ринулся в направлении моих гениталий. От физических страданий я спасся, подхватив его и подбросив в воздух.