Адриан Моул: Годы капуччино

— Во-первых, он знает, что больше не будет работать, во всяком случае, на нормальной работе. Во-вторых, у него геморрой, и он боится операции. В-третьих, он уже три месяца как импотент.

Из спальни донесся вопль:

— В-четвертых, его достала долбаная жена, которая выбалтывает сексуальные секреты всем встречным — поперечным!

Мама распахнула дверь спальни.

— Адриан — это тебе не встречные-поперечные! — завопила она в сигаретную мглу.

— Зато парень из долбаного видеопроката — он самый и есть! — проревел отец.

Уильям бросился на распростертое тело моего отца и горячо поцеловал его. Отец пробормотал:

— Этот малыш — единственная причина, почему я еще не покончил с собой.

— Что значит «покончил с собой», дедушка? — спросил Уильям, расстегивая пуговицы на пижаме отца. (Его физическая ловкость иногда воистину поражает.)

Я быстро вмешался — очень в духе моих родителей прочесть лекцию о суициде ребенку, не достигшему трехлетнего возраста.

— «Покончить с собой» означает… означает… стать лучше, — солгал я. — Кстати, ты не почувствуешь себя лучше, если отдернешь занавески, откроешь окно и впустишь в комнату божий свет и свежий воздух? — спросил я у отца.

— Нет, нет, — захныкал он. Затем, с интонацией Бланш Дюбуа, добавил: — Нет, нет, я не люблю свет.

Я окинул взглядом комнату и понял, что маминого хаоса из книг, журналов, косметики и кремов в спальне больше нет. Помимо папиного пузырька с транквилизаторами комната была лишена какой-либо индивидуальности. Мои родители явно спали порознь.

— А вылезти из постели и поехать со мной на избирательный участок ты не желаешь? — любезно осведомился я.

Отец застонал и уткнулся лицом в стену. В среду 2 апреля 1997 года я заметил на его голове лысину размером с пятипенсовую монету, во время нашей последней встречи лысина была размером с диабетическое печенье («Маквитиз»).

Я решил предпринять попытку, дабы вывести наши отношения на новый уровень — отныне стану разговаривать с отцом так, словно в нем нет ни капли фальши. Начал я с того, что отпихнул Уильяма и лег на кровать рядом с отцом. Похлопал его по костлявому плечу и произнес слова, которые на шоу Опры Уинфри сболтнул какой-то спец по семейной терапии:

— Мне жаль, что ты так несчастен, папа. Чем я могу тебе помочь?

Отец быстро повернулся лицом ко мне.

— Ты говоришь, как хренов консультант из магазина, — ответил он. — И мне тоже жаль, что я несчастен, Адриан, но знаешь, что сказал Фрейд по поводу счастья?

— Нет, — признался я, — я последователь Юнга.

Отец приподнялся на локте.

— Фрейд написал, в «Ридерз дайджест»: «Для счастья нужно две вещи: Любовь и Работа», а у меня больше нет ни того, ни другого.

Рот его скривился, и он снова уткнулся лицом в стену.

— Ну спасибо тебе, Джордж, — с едким сарказмом сказала мама. — Моя любовь, значит, не в счет, да? — В ее глазах стояли слезы, грозя хлынуть на щеки черной тушью. — Тони Блэр даст тебе работу, Джордж, а с любовью мы уж как-нибудь разберемся. — Она повернулась ко мне и понизила голос: — Под словом «любовь» он подразумевает секс. — Мама наклонилась и поцеловала отца в лысину. — Мы еще раз сходим к тому сексологу, правда?

Я встал и бочком направился к двери, жалея о том, что спровоцировал эту Опра-подобную семейную исповедь. Уильям протянул мне руку, и мы вместе вышли из комнаты, но, увы, я все-таки успел услышать слова отца:

— Я не позволю, чтобы мне в хрен делали уколы, Полин.

— Кто такой Хрен? — заинтересованно спросил Уильям, когда мы спускались по лестнице.

Одна из «Спайс герлз» — по-моему, Эмма — гладила на кухне юбку размером с почтовую марку какой-нибудь африканской страны. То была Рози, моя родная сестра.

— Как дела с домашними заданиями? — спросил я.

— С какими на фиг домашними заданиями? — хихикнула Рози.

Я счел своим долгом напомнить сестре о том, сколь важно серьезное отношение к экзаменам на аттестат о среднем образовании. Похоже, родители Рози слишком заняты реставрацией своей одряхлевшей сексуальности, чтобы позаботиться об образовании дочери. Но не добрался я и до кульминации своей речи, как Рози вышла из себя и шваркнула утюг на гладильную доску. Сквозь шипение пара она прокричала:

— Расслабься, чувачок, у меня с этими трехаными экзаменами все схвачено, понял?

— Прошу тебя, — сказал я, — не ругаться в присутствии Уильяма.

— «Треханый» — это не ругательство, скотина ты долбанутая, — сказала Рози.

Нарочито спокойным тоном я указал ей, что утюг вот-вот прожжет так называемую юбку. Рози схватила утюг и поставила его на попа. Облако пара окутало ее лицо, и я вспомнил ужастик о женщине-убийце, которая озверела в нью-йоркской сауне.