Адриан. Золотой полдень

— Не надо поддаваться гнусным слухам, Анний, ведь у цезаря никогда не было подобного намерения, не правда ли, государь? — обратился он к императору.

— Отчего же, — с едва скрываемым раздражением ответил Адриан. — Если вы жаждете услышать честный ответ, признаюсь, что подумывал о такой возможности. Но это была не более чем фантазия, а я никогда не имел склонности, занимаясь политикой, увлекаться мечтой. Удивительно другое — никому и никогда я не открывал свой замысел, ни с кем не делился, не советовался. Каким же образом родилась эта злобная сплетня?

Кто приложил к ней руку?

— Твои и наши недоброжелатели, цезарь, — невозмутимо ответил Антонин. — Мы как раз и явились к тебе, чтобы обсудить этот вопрос. Нас тоже очень интересует, кто и с какой целью грязнит твою репутацию. Поверь, справедливейший, мы вовсе не собираемся требовать у тебя отчета, тем более в каких‑то фантазиях. У нас и в мыслях не было ставить цезарю условия. Слухам о твоих планах в отношении Антиноя мы придаем самое ничтожное значение. Куда больше нас волнует судьба твоего Педагогиума. По сравнению с этим государственным начинанием, что может значить судьба какого‑то безродного найденыша?!

Он сделал паузу, даже император не стал нарушать ее. Ждал продолжения.

Наконец Аррий Антонин продолжил.

— В отношении реформы почты и введении должностей адвокатов фиска²⁴ у государственного совета и сената нет возражений — представленные тобой указы полезны для государства. Тексты эдиктов прописан четко и ясно. Однако у многих вызывает сомнения проект организации Педагогиума. Не буду скрывать — у меня тоже.

Император удивленно глянул на сенатора и не удержался от разъяснений.

— Мой великий отец, — начал втолковывать он, — утверждал, что будущее державы это ее дети. Как государство относится к детям, так боги относятся к государству, поэтому я не жалею сил, чтобы продолжать алиментарную политику Траяна.

— Государь, — откликнулся Аррий Антонин, — если ты полагаешь, что мы собираемся спорить на этот счет, ты ошибаешься. В этом вопросе и совет, и сенат целиком и полностью поддерживает тебя. Государственное вспомоществование брошенным и бедным детям мера, безусловно, разумная, она диктуется обстоятельствами. Тысячи брошенных детишек бродят по дорогам, ночуют в подвалах. Они попадают в руки перекупщиков, развратников, всякого рода преступных элементов. Однако как во всяком добром деле при организации такого заведения как Педагогиум необходимо учесть всякого рода неожиданности, которые могут нарушить твои планы и извратить самый замысел воспитания достойной смены.

— Аррий, ты как всегда заходишь издалека. Говори прямо, что тебя тревожит?

— Я опасаюсь нелепого стечения обстоятельств, государь. Ты намерен разместить Педагогиум на Палатине?

— Да, и в чем здесь опасность?

— В том, что детям, тем более мальчикам, нельзя с ранних лет иметь дело с дворцовыми рабами и вольноотпущенниками. Их следует поселить на воле, в лагере, напоминающем легионную стоянку. Их следует водить в походы, приучать к простой пище, но главное, допускать к ним только самых добропорядочных, самых проверенных воспитателей и риторов. Сидя на Палатине, чем будут заняты их мысли, когда даже твой повар начал писать любовные стихи.

— Неужели? — засмеялся император. — А рисовать он еще не начал?

— Нет, рисованием занялись твои спальники, а конюхи — скульптурой, ведь каждый из них втайне желает привлечь твое внимание. Они берут уроки у Поллукса. Тебе известен этот мошенник, предпочитающий изображать людей и животных в самых гнусных и оскорбительных позах, но я о другом.

Знаешь, кому повар посвящает свои вирши? Он воспевает эроменосов, другими словами, искалеченную любовь. Сам он обожает жену, у них четверо детей, но в стихах повар мечтает о мальчиках. Не он один поддался подобной моде, государь. Все ищут себе дружков. Боюсь, что моду на греческую любовь ввел ты, государь, ведь ранее такая связь считалась предосудительной. По крайней мере, формально. Что случится с мальчиками, когда всякий развратник или негодяй, прижившийся при дворце, будет считать своим долгом заручиться любовью кого‑нибудь из них?

Император мрачно усмехнулся и, не скрывая угрозы, поинтересовался.

— Ты причисляешь меня к развратникам или негодяям?

Наступила тишина, слышно было, как плеснула рыба в пруду. Ветерок пробежал по верхушкам кипарисов, прошелестел метелками пальм.

Тит Аррий Антонин с тоской смотрел в сторону пруда. Анний Вер подобрался и, словно почувствовав себя в строю, встал по стойке смирно.

Первым нарушил тишину император. Сглаживая неловкость, он вполне по — дружески упрекнул крупного, с выступающим брюшком сенатора.

— Что у тебя за привычка, Тит, сводить разговор к самым неприятным вещам. Сказать по правде, я ни разу даже не прикоснулся к Антиною.

— Вот это‑то и хуже всего, государь!! — всплеснул руками моментально оживший Анний Вер.

— То есть? — изумился Адриан.

Антонин, так и не поколебленный в своей невозмутимости, растолковал.