Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964

В своей утренней исповеди лидер кубинской революции объявил, что «для Кубы нет иного пути, как путь строительства социализма». К несомненному удовольствию аудитории, Кастро отметил, что НСП должна стать «руководящей и направляющей силой, как единственная теоретически подготовленная и организованная сила». В новой Кубе, заявил он, коммунисты должны занять ключевые посты в правительстве, культурной сфере, армии и государственной экономике. Признавая, что это не может произойти в одночасье, Кастро подчеркнул: «В создавшейся обстановке коммунистам надо некоторое время выждать и проводить влияние через доверенных лиц с тем, чтобы постепенно занимать руководящие, в том числе правительственные, посты»^{44}.

«Москва — это в конечном итоге наш мозг и главный Руководитель, и к ее голосу надо прислушаться», — провозгласил Кастро, отбросив свою обычную сдержанность в изъявлении чувств к Советскому Союзу. Это было беспрецедентное заявление, к которому вначале некоторые отнеслись скептически. Однако вновь и вновь в ходе 5-часовой речи Кастро возвращался к этой мысли: он — коммунист, с уважением относящийся с советскому руководству. Он ждет от Кремля помощи в продвижении по социалистическому пути. Он даже признал, что существует общность с советскими людьми и что «мог позволить себе впервые высказывать такие мысли, ибо в отношениях с иностранцами он в первый раз почувствовал себя в кругу друзей». «Как только уменьшится угроза вторжения на Кубу и несколько разрядится обстановка, — заявил Кастро, — он немедленно поедет в СССР и займется изучением социалистического строительства»^{45}.

Кастро, конечно, хотел, чтобы его слова скорее дошли до Кремля, и преуспел в этом. О содержании его доклада стало известно Алексееву. Он тут же информировал Москву. Эту телеграмму немедленно распространили среди высших советских руководителей: кроме Хрущева его получили Фрол Козлов, Алексей Косыгин, Отто Куусинен, Н.А.Мухитдинов, Анастас Микоян и Михаил Суслов, а также заведующий международного отдела ЦК КПСС Борис Пономарев^{46}. В Советском Союзе речь Кастро была воспринята как доказательство изменения его личной философии, которая с 1959 года была загадкой как для Москвы, так и для Вашингтона. В биографической справке Кастро, составленной в преддверии его визита в Советский Союз в 1963 году, аналитики КГБ отмечали, что когда Кастро пришел к власти, он избегал демонстрации своих взглядов. Советы не усматривали в этом попытки замаскировать тот факт, что он — коммунист. Напротив, за этим скрывалось нежелание Кастро выставить напоказ то, что у него «вообще нет твердых убеждений»^{47}.

Многие в официальной Москве сомневались в искренности Кастро в описании своего коммунистического прошлого. На основании информации кубинских коммунистов Москва могла сделать вывод, что Фидель ли фантазирует, либо играет роль просителя. На самом деле старший Кастро общался с коммунистами, будучи студентом Гаванского университета, но Москве было хорошо известно, что коммунисты считали его буржуазным революционером, членом партии «Ортодоксов» и сторонником вооруженного свержения диктатора Батисты. Кремлю было приятно услышать, что теперь Кастро считает себя коммунистом, хотя до середины 1959 года он по донесениям КГБ старался избегать жесткой критики империалистической политики США и не ассоциировать себя с коммунистами. В Москве все еще помнили заявление Кастро в марте 1959 года: «Деятельность Движения 26 июля не имеет ничего общего с коммунизмом, и никакой я не коммунист»^{48}.

Какими бы ни были истинные взгляды Кастро, его речь подтвердила важную роль, которую НСП и его руководству предстояло сыграть в ближайшие месяцы. Признав, что революции можно учиться не только у него, Кастро проявил готовность проводить в жизнь предложения Карлоса Рафаэля Родригеса и Бласа Рока. В 1959 году он отдал на откуп НСП военную и аграрную политику. На очереди были экономические и социальные реформы. Своей речью Кастро хотел уверить промосковское крыло Движения 26 июля, что представители левых сил могут проводить их по своему разумению.

Ответ Хрущева

Своим утренним монологом Кастро, казалось, хотел вознаградить Хрущева за риск, которому он подвергался целый год. Не важно по какой причине, но президент Эйзенхауэр не решился в октябре на интервенцию против Кубы. Военные действия могли бы помочь Ричарду Никсону, который проиграл выборы с небывалым отставанием. Хотя Кастро по-прежнему избегал высказывать свои симпатии, опытному наблюдателю было ясно, что Куба избрала социалистический путь.