В ее свете можно разглядеть утопающий в грязи строительный двор. В те недавние времена, когда механизированная колона еще реально существовала, здесь помещался гараж на десяток машин, лесопилка, склад строительной продукции и множество других хозяйственных построек. Два года назад механизированная колонна, лишившись всех выгодных подрядов, благополучно развалилась. Ее имущество — несколько грузовиков и лесопилку — распродали по дешевке, а гараж и склад разобрали на кирпичи.
Теперь от былого крепкого хозяйства здесь остался лишь этот грязный двор, обнесенный бетонным забором, два строительных вагончика, снятых с колес, и сколоченная из негодных досок и горбыля будка сортира.
В окнах одной из бытовок горел свет. Стерн подошел ближе, попытался заглянуть внутрь, но ничего не получилось, окна бытовки занавешены пестрой занавеской. За стеклом бормотал радиоприемник. Тогда Стерн поднялся на две ступеньки, постучал в дверь. Внутри вагончика что-то задвигалось, послышались тяжелые шаги, повернулся ключ в замке. Дверь распахнулась. С другой стороны порога стоял невысокий старик с аккуратной бородкой и пышными седыми усами. На носу — очки в толстой черной оправе, на плечах — брезентовая штормовка.
Старик молча разглядывал ночного гостя.
— Моя фамилия Заславский, — сказал Стерн. — Фирма «Гарант» арендовала эту территорию сроком на один год. У меня есть генеральная доверенность. Печать, подпись и все такое. По доверенности я имею право заниматься тут хозяйственной деятельностью.
— Валяй, занимайся, — дал разрешение старик. — Как хоть тебя величать?
— Юрий Анатольевич.
— А я Григорьев, Семен Викторович, сторож здешний, — отозвался старик. — Охраняю, значит. Только вот не знаю что. Проходите.
Стерн прошел в бытовку, состоявшую из прихожей, заваленной каким-то хламом, и довольно просторной чистой комнаты. Кровать застелена свежим бельем, на стенах репродукции картин русских художников, вырезанные из перекидного календаря. Круглый стол у окна, радиоприемник, электрический чайник.
— Меня предупредил бывший начальник, что кто-то приедет из какой-то фирмы, — сказал дед, присаживаясь к столу. — Так что можешь сразу располагаться на ночлег. В соседнем вагончике. А завтра поговорим.
Стерн, не привыкший откладывать дела в долгий ящик, сел за стол, расспросил старика о житье-быте. Старик рассказал, что живет не в городе, а в деревне, в десяти километрах отсюда. Зарплату ему платит бывший начальник колонны из своего кармана. Боится, как бы темной ночью не увезли железобетонные плиты забора, которые сейчас в большой цене. Директор не оставил надежды найти покупателя на эту территорию. А без забора какой дурак ее купит?
Деньги тут невелики, копейки, можно сказать, да и выдает их начальник нечасто, от случая к случаю, но это лучше, чем ничего.
— Вот что, — заявил Стерн. — Завтра же я выдам тебе деньги. Ну, что-то вроде отпускных или стипендии. И отправлю тебя на пару недель отдохнуть. Как ты на это дело смотришь? Отпуск с полным содержанием?
— Были бы гроши, а отпуск... Да хрен с ним!
Глава девятая
Варшава, район Урсунов. 15 августа
Четверо суток Колчин и Буряк, сменяя друг друга, вели наружное наблюдение за конторой, скрывавшейся под вывеской благотворительного фонда «Приют милосердия».
Здание гуманитарной миссии, радеющей за попранные права чеченских сепаратистов, было, пожалуй, единственным местом в Варшаве, где Людович, впопыхах бежавший из своей квартиры, мог чувствовать себя относительно спокойно. За это время человек, напоминающий Евгения Дмитриевича, из «Приюта» на улицу не выходил. Ночами свет в окнах фонда не зажигали. Людович же привык засиживаться за бумагами далеко за полночь. Но что с того? Возможно, его комната находится в одном из подвальных помещений. А на улицу Людович не выглядывает из соображений безопасности.
Жизнь фонда протекала буднично и тускло.
В десять утра женщина средних лет открывала двери, заходила в помещение и отключала сигнализацию. Затем снова появлялась на крыльце и протирала тряпкой входную дверь, медную табличку в золоченой рамке и вытравленный кислотой рисунок: человеческое сердце на фоне раскрытой книги. В десять часов заступали на вахту два охранника, одетые в гражданские костюмы, они торчали в «Приюте» до конца рабочего дня.
Где-то к полудню приезжал управляющий Ежи Цыбульский. Он ставил свою подержанную «тойоту» двумя колесами на тротуар, неторопливо поднимался на крыльцо, открывал двустворчатую дубовую дверь и исчезал, чтобы не появиться на улице до семи вечера.
В течение дня «Приют» посещали десятка полтора-два одетых в черное мужчин и женщин кавказского типа. Видимо, эти люди рассчитывали выпросить в фонде немного денег. Просители в «Приюте» долго не задерживались. Мрачные и задумчивые, кавказцы спускались с высокого крыльца и терялись среди пешеходов. Судя по их лицам, получить в «Приюте» самую скромную материальную помощь — дело не то чтобы трудное, но заведомо безнадежное.