Адские кущи

– Время? – спросил Бабарыкин.

– Четыре с половиной минуты, – нехотя признал Постников.

Девушки прочли стихи. Эльза томно вздохнула и одними губами прошептала «Спасибо». Раиса покраснела и тоже вздохнула, но уже с грустью. А Татьяна захлопала в ладоши:

– Свершилось! Наш Валерий посрамил самого Пушкина!

– Б-б-бесспорно, – поддержал ее отец. – Одной левой забросил за горизонт солнце русской поэзии.

Ренкерман переглянулся с юнкерами.

– Ну и как понять? Хорошие там стихи или нет? Может это просто отписка и даже не в рифму.

– Судя по реакции наших красавиц, – поворчал Акадский, – стихи шикарные.

– Да, да! – защебетали барышни.

– Они не могут считаться судьями, – гневно воскликнул Постников.

– Разве здесь кого-то судят? – ухмыльнулся Миров-Польский, преисполненный гордости за приятеля.

– Вы прекрасно поняли, что я имею ввиду! – надулся юнкер.

Бабарыкин, не желая дальнейшего накала страстей, предложил:

– Господин Мармеладов, рассудите этот спор. Помнится, вы писали пронзительные критики для «Ведомостей», а значит в литературных тенденциях разбираетесь до тонкостей.

– Я бы предпочел воздержаться от оценок. Поэзия – штука тонкая, хрупкая, как крылья бабочки…

– Нет, нет, прочтите, пожалуйста, – юный поэт умоляюще протянул руки к сыщику, – и огласите приговор. Вверяю вам свою судьбу.

– Что ж, если вы настаиваете…

Эльза подала раскрытый на нужной странице блокнот, все так же томно вздыхая. Сыщик прочитал строчки быстро, по диагонали. Потом вернулся к началу и проговорил каждое слово, перекатывая «ж» и «ш» на языке, словно изысканное вино.

– Жаворонок, солнца нежный паж,
Синеву небес разворошил.
Завтра нет, а прошлое – мираж,
Муки и томления души.

– Заметили? – Эльза кокетливо трепетала ресницами. – У меня глаза синие. Как точно он про небеса написал.

– Яркие образы, сочные, – похвалил Миров-Польский. – Мне такие не удаются.

– Где же россыпи тайных смыслов? Обещали же по целому венику в каждом слове, – ухмыльнулся Ренкерман, – а пока все не лучше, чем у Пушкина.

– Но и не хуже, – срезала его Татьяна. – Возьмите теперь мою тетрадь, господин Мармеладов.

Второй экспромт переполнялся совсем иными настроениями. Поэт сумел переключиться на удивление быстро. В считанные секунды, причем считанные без обмана – портупей-юнкер придирчиво следил за бегом стрелок по циферблату. Но написаны строчки были как будто другим человеком.

– Ларчик кипарисовый девица
С южных гор несла, шурша шелками.
На бруснике губ ее божится
Люцифер, плененный зеркалами.

Постников шепнул на ухо однокашнику:

– Алешка, это он тебя, что ли, Люцифером обозвал?

– Сукин кот! – процедил сквозь зубы Акадский. – Доберусь я до него… А ты не ерничай, Егор. Неизвестно что он твоей пассии написал.

– Скоро узнаем.

Но возникла неожиданная заминка. Раиса отказывалась отдать тетрадку. Свернула в трубку и спрятала за спиной, а на уговоры подруг и отеческий бас Бабарыкина лишь мотала головой.

– Что за комедия, в самом деле?! – Постников подошел к невесте и выдернул тетрадь из ее цепких пальцев

– Читайте!

– Вы уверены? – Мармеладов сновал глазами по строчкам.

– Читайте… Что бы этот идиот там не написал, – отрезал юнкер. – Иначе не честно.

Сыщик пожал плечами и процитировал:

– Убаюкал сердце третий Спас,
Смысл жизни открывая мне:
Верить вечно лжи любимых глаз,
И сжимать ладонь твою во сне.

Сейчас эти самые ладони закрывали лицо девушки, сгорающей от стыда. Щеки ее жениха цветом напоминали только что сваренный свекольник, только без сметаны. А тут еще Ренкерман подлил уксуса:

– Третий Спас как раз в августе… Когда, говорите, у вас свадебка назначена?

Поэт Маслов побледнел, но глаза на его лице вспыхнули, словно почти угасшие угольки, которые вдруг растревожил ветер.

– Каков же приговор? – спросил он сыщика, не глядя на остальных.

– Ваши стихи удивительно хороши и вы, безусловно, весьма талантливы, – Мармеладов не изменился в лице, но голос стал строже, из него пропали дружелюбные интонации. – Однако, уже поздно. Пора отойти ко сну. Прошу меня извинить, господа!

Он поклонился, не глядя на барышень, поскольку точно знал, что еще до рассвета одна из них погибнет жуткой смертью.

2

Флюгер на крыше гостевого домика напоминал остроносый профиль в черном цилиндре. Он не шевелился – ветры давно улеглись спать и не тревожили дачный поселок. Заезды в небе еще горели, но совсем скоро их слизнет розовый язык зари.

Час перед рассветом – самый темный час.

Юноша прокрался мимо беседки, влез на дерево и уцепился за край балкона. Перила скрипнули. Черт возьми! Никто не проснулся? Вроде бы нет. Тихо вокруг, будто на кладбище. Он подтянулся на руках. Размотал веревку, повязанную вместо пояса. Мягкими, кошачьими шагами подошел к приоткрытому окну. Взялся за раму, собираясь распахнуть его пошире, но тут флюгер заговорил: