— Не потому, что ты привлекательна или неотразима. А потому, что влюбленный мужчина не оставляет объект своей привязанности в одиночестве на вечеринке. Он также не держит его под замком как грязную тайну, пока трахает других женщин и женится на них.
Его заявление — как смертельный удар в сердце.
— Я могу попросить охрану вышвырнуть тебя вон.
Ухмыляясь, он достает из кармана зажигалку и прикуривает сигарету.
— Но тогда тебе придется спуститься туда ко всем этим людям.
Внутренне вздрагиваю.
Скрестив руки на груди, искоса смотрю на него: — Если ты не уйдешь, я вызову полицию, чтобы она выпроводила тебя с моей территории.
Но не уверена, что понимаю выражение его лица.
— Ты здесь живешь?
Улыбка, которой одариваю его, такая же высокомерная, как и он сам: — Хочешь взглянуть на документы?
Однажды Каин сказал, что люди поверят всему, что ты им скормишь, если слова будут звучать достаточно убедительно.
Он потирает темную щетину на подбородке: — Да, вообще-то, я бы поверил, — внутри все сжимается, когда его взгляд темнеет: — Учитывая, что владелец
Мое самодовольное выражение лица исчезает. Дело не столько в словах — хотя и этого достаточно, чтобы мне захотелось обделаться, — сколько в абсолютной одержимости, стоящей за ними. Как будто он готов расчленить и стереть с лица земли любого, кто угрожает забрать то, что принадлежит ему.
Сжимаю гранит с такой силой, что костяшки пальцев белеют. Если раньше мне казалось, что нервничаю, то теперь это ничто по сравнению с тем, что происходит сейчас.
Прикусываю губу, пока не чувствую вкус крови. Слишком боюсь говорить, опасаясь, что скажу что-нибудь, что только усугубит ситуацию.
Если агорафобия — брешь в притворной броне, которая якобы есть, то тревога — моя ахиллесова пята. Живой, дышащий демон, с которым живу изо дня в день, и неважно, насколько сильной стараюсь быть или каким количеством лекарств пытаюсь заглушить — это всегда будет моей слабостью. Корнем почти всех проблем, с которыми сталкиваюсь ежедневно.
В отличие от моей матери, которая была силой, с которой приходилось считаться, оружием в зале суда и вне его, я похожа на неисправный пистолет. Потому что, несмотря на то, что веду себя так, будто могу постоять за себя и принять любой вызов, когда приходит время сражаться, мои пули — эквивалент сахарной ваты. Сладкий сахар, который растворяется в ничто.
Или, как сказал бы Каин, я лаю, но не кусаюсь.
Каин, который сейчас внизу со своей невестой.
Каин, который хотел, чтобы я ему отсосала после того, как
Каин, который обманом заманил сюда, вселив надежду, просто чтобы причинить мне боль.
Каин, который признался в любви только тогда, когда понял, что я достигла предела.
Говорят, между любовью и ненавистью тонкая грань. Но моя настолько толстая, что чувствую ее вкус.
И на вкус она как никотин и грех.
Все происходит так быстро, что не даю ему времени среагировать... или себе, чтобы подумать о последствиях.
Забираюсь к нему на колени и прижимаюсь губами к его губам.
Если мужчина и удивлен моим нападением, то не подает виду. Он спокоен, как будто ожидал этого.
Впиваясь ногтями в его плечо, облизываю губы, призывая открыть их для меня. Из него вырывается хриплый звук, и между моих ног разливается жар, когда он открывает рот и кончиком языка проводит по моим губам... прежде чем отстраниться.
Несомненно, он задается вопросом, почему девушка, которую нашел на своем балконе — та, которая утверждала, что живет в его доме, а минуту назад угрожала вызвать полицию, — поцеловала его.
Смущенная, вытираю рот: — Мне очень жаль. Не знаю, зачем я это сделала, — начинаю слезать с него, но рука ложится на поясницу, удерживая меня на месте.
— Да, ты знаешь.
Качаю головой, но он удерживает мой взгляд, умоляя сказать правду.
— Я слишком много выпила.
Он проводит большим пальцем вниз по позвоночнику, расстегивая молнию на платье.
— Иден.
— Я не Иден.
Пальцы, скользящие по позвоночнику, сводит судорога.
— Тогда сними маску.
— Нет.
— Жаль, что ты такая упрямая, — свободной рукой он проводит линию от моей шеи до выпуклости груди. — Хорошие девочки получают вознаграждение.
Я бы рассмеялась, если бы не этот пугающий взгляд, который ясно дает понять, что он разорвет любого на части, кто ему перечит.