Адвокат дьяволов

Напротив клетки, по правую руку от судей, сидел гособвинитель, нервно покусывая губы и показывая всем едва прикрытую редкими волосами лысину. К 1997 году этот зачес уже стал широко известен под названием «лукашенковский». Гособвинителем в процессе выступал сам городской прокурор Владимир Шевелев — маленький, остроносый и болезненно бледный человечек.

На протяжении всего процесса ему доставалось с двух сторон: и от подсудимого Климентьева, и от судьи Содомовского. Подсудимый постоянно ругал прокурора за необъективность расследования дела и послушное выполнение всех указаний, в том числе и незаконных, губернатора области Бориса Немцова, а судья кипел от возмущения, когда прокурор нарушал установленный порядок рассмотрения дела в суде.

— Вы хоть когда-нибудь были в суде? — насмешливо спрашивал он прокурора, когда тот заявлял несвоевременное ходатайство или, внезапно вскакивая с места, бросался со своими бумагами к свидетелю, стоящему за трибуной, и начинал с ним что-то там выяснять. — Вы уже в третий раз идете на нарушение закона, — говорил Содомовский прокурору, едва сдерживая себя. — Так не ведется судебное заседание! Подходит с места к свидетелю и о чем-то с ним шепчется, это вообще какая-то дичь! Надо брать документ из дела и мне говорить! Если нужно, просите суд показать документы. А то получается: вы — сами по себе, мы — сами по себе. Вы написали на меня бумагу о нарушениях, а сами? Я же не подбегаю к свидетелю.

Да, за несколько дней до этого гособвинитель высказал в адрес судьи ряд замечаний процедурного характера. Например, что подсудимый «постоянно прерывает свидетелей, допускает высказывания», а судья не всегда делает ему за это замечания. Наконец, Шевелев обвинил Содомовского в том, что тот даже хотел лишить его слова.

— Я здесь судья, а стало быть, и хозяин положения! И как вести судебное расследование, знаю не хуже других, — отрезал тогда Владимир Содомовский.

А когда прокурор пригласил в суд в качестве свидетелей группу врачей, сомневаясь в том, что у подсудимого Кислякова настолько больна дочь, чтобы ее отец брал у иностранного партнера в долг деньги на ее лечение за рубежом, судья просто взорвался от возмущения. Хотя врачи знали и говорили следователям, что дочь Александра Сергеевича Кислякова неизлечимо больна, прокурор Шевелев все же потребовал провести экспертизу состояния ее здоровья и вызвал врачей в суд для допроса.

— Неудобно при отце спрашивать о болезни дочери, — сказал Содомовский, — а не спросишь — прокурор потом на меня снова бумагу напишет…

— Я хотел спросить у свидетелей, настолько ли это серьезное заболевание, что в Навашине нельзя такую операцию сделать, — пояснил прокурор.

— Это только родители могут решать, где им лечить дочь! — возмутился Содомовский. — Если бы у меня была больная дочь, я бы ползком добрался до заграницы, где ей могли бы помочь…

Когда выяснилось, что Кисляков, проконсультировавшись с врачами, все же решил не везти дочь в заграничную клинику и вернул деньги сердобольному иностранцу, из своей клетки подал голос Климентьев:

— А между тем, ваша честь, его обвинили потом в получении взятки! Все про все знали и все-таки обвинили!.. Хотели до меня добраться, а взяли его. Полгода продержали в СИЗО. В три часа ночи старика, искусанного клопами и комарами, всего в зеленке, выводили на допросы, вымогали показания! Все доказательства получены с нарушениями закона!

— С вашим темпераментом вы, работая в СИЗО, вообще бы никому там спать не давали, — парировал судья.

А вот какие любопытные мысли и ассоциации рождались у корреспондента «Нижегородской правды» Николая Симакова в результате его наблюдений за основными участниками процесса из зрительного зала (сразу чувствуется старая школа советской журналистики): «Во время допроса свидетелей Кисляков по обыкновению сидит с самым смиренным видом, вероятно раздумывая над постигшей его бедой. Лишь когда речь заходит о кредите, он обязательно задает два-три вопроса, хорошо продуманных, целенаправленных и четких. И снова затихает, пристально следя за происходящим. Зато Климентьеву буйный дух далеких предков не дает покоя. Бездействие его заметно гнетет, он полон нетерпения и готов в любую минуту ринуться в бой…»