Адвокат Наполеона

Постоянное затыкание рта поэта грязными повестками в суд по очередному делу о долгах в тяжелой машино-шнуровочной промышленности вызвало неизлечимую болезнь – кариес верхней «четверки». Ананас Рябчиков эмигрировал с заранее припасенными чемоданами, чеками на предъявителя и традиционным «бЕндеровским» золотым блюдом за поясом.

Вот его интервью журналу «Культур франсез» на румынской границе:

Прощай, немытая Россия,

Обмылок, блин, себе купи!

Прощай, жестокая скотина,

Копи сама свои рубли.

Правда, закончив интервью «Культур франсез», поэт немного ошибся. Он повернулся и смачно плюнул сначала в лицо румынского пограничника, а потом, уже после извинения, в сторону города Киева недавно занятого оранжевыми демократами.

… В Париже, поэт-финансист Ананас Рябчиков тут же принялся сочинять восемьдесят две поэмы на тему строительства демократии в России и еще сто сорок шесть посвященных очередным «Прекрасным Незнакомкам».

Но потом произошло что-то непонятное и ужасное… Ананас Рябчиков ушел в глубокий и дикий запой. Ни немецкие психиатры, ни французские невропатологи, ни индийские экстрасенсы не могли понять, что происходит с поэтом. Ананас Рябчиков устраивал один пьяный, публичный дебош за другим.

Вот, например, что писал об Ананасе Буржуиновиче испанский журнал «Либерасьен поэзис»:

«… Разбрасыванием лука зеленого по полу, разбиванием о стену восьми бутылок белого сухого «Айданиля» и пляской с пьяным художником-порнографистом Дж. Смитом – так закончился очередной визит поэта Ананса Рябчикова в ресторан «Гламур» на прошлой неделе».

А уже через день пьяный поэт попытался разбить кувалдой витрину ювелирного магазина. Его вопли: «Воланд, сволочь, выходи. Все равно убью, консультант!» – слышали даже в соседнем квартале.

Тем же вечером Ананас устроил грандиозную пьяную драку во время премьеры спектакля «Гениальность группового секса» в театре «Метрополь амурик». Сначала он попытался откусить ухо актрисе Нинель Демо, а потом нанес несколько царапин потной пятерней на ее левую (наиболее удачную в творческом отношении) ягодицу.

Ходили упорные слухи, что как раз в это время Ананас Рябчиков работал над своей последней поэмой – «Картошечка»… Так это или нет, не знает никто. Но даже опытнейшие египтологи, исследовавшие эту поэму после того, как ее автор сначала напал на сумасшедший дом, а потом и попал в него, не смогли отыскать следов так называемой «человеческой трагедии» в ее строках. Светлому, сексуально-гигиеничному гению Ананаса Рябчикова всегда было чуждо все примитивное, темное и трагическое.

Для того чтобы вы смогли убедиться в этом, мы и публикуем эту поэму:

КАРТОШЕЧКА

Душа огрызком раскорячилась,

Между бровей – легла морщинь…

Что там так в сердце изсобачилось,

Под мозговую «дринь-дринь-дринь»?

Я помню ночь, рыбалку, звездочки…

Спор о России у костра,

Любашки пальчики тверёзые

И пар ушистого котла.

Ты доставала мне картошечку,

Из угольков… И без причин

Все: «Ха-ха-ха!»

И доброй кошечкой:

«Поешь!.. Не пей. Ах, ты, кретин!»

Но как звучало это ласково:

«Побереги ж себя, дурак!»

А небо звездочными красками

Сияло там, – в твоих глазах.

Но мы все жрали-жрали водочку,

И говорили о бабле,

Мол, мало нас, таких отчаянных

В похабной, варварской стране.

Мы майки рвали и корячились,

А ты тянула мне ладонь…

Я спьяну хапнул – р-р-раз! – и мячиком

Глотнул картошечный огонь.

Что было после?.. Только надо ли

Мне помнить пьяную фигню?

Я видел только, как ты падала

От кулака…

Что по лицу…

Ах, Люба, Любочка, Любашенька,

Щенок мой добрый!

Где ты, где?!..

Какая сила запечатала

Тебя в той варварской стране?

И почему ты не уехала?

Я ж на коленях – блин! – стоял,

И в жизни этой перемешанной

Одну – любил,

Одну – желал!

А ты стояла у окошечка

И тихо ты сказала в пол:

«Хочу печеной я картошечки…

Теперь – уйди».

Я не ушел!

В «психушном» доме окна – в клеточку,

Врачи смеялись во дворе,

Как пек упрямо я картошечку

В разнокалиберном костре.

Политиленом пахло… веником…

И жженой марлечкой чуть-чуть…

Психушка, сволочь, – нет ни веточки —

И чистота повсюду – жуть.

Слеза душила… Злости капельки

Гасили хилый костерок,

И звуком страшным… скрипом вафельным

Крутился крышный флюгерок.

Ну а когда один «психический»

В костер котенком запустил,

Я в драке тошно-истерической

Его едва не задушил.

Меня тащили долго… Волоком.

А ты стояла у окна…

И ватным, темным, душным войлоком

Давила уши тишина.

Разборка – ладно!..

Мне – все по фигу,

Но, Люба, Любочка моя,

Картошку ту… Уже во Франции

Нашел в кармане пиджака —

Непропеченную и сохлую…

С одним ростком… И думал я:

«Ведь неживая же и дохлая,

Смотри ж!.. А все-тки проросла».

Как жгла!..

Как жгла!..

Как жгла и мучила

Игла ростка мою ладонь

И жизни этой передрюченой

Разнокалиберная вонь.

Ах, Люба, Любочка, Любашенька,

Щеночек добрый!

Где ты, где?!..

Какая сила запечатала

Тебя в той варварской стране?

Я помню все: глаза… ладошечки…

Твой вскрик – «Не бей!» – там, у костра…

Прожгла нутро мое картошечка,

Она ж – сквозь сердце проросла.

…Душа огрызком раскорячилась,

Между бровей – легла морщинь,

И тени мне давно мерещатся

Веревки, мыла и осин…

Всего три строчки