Адвокат с Лычаковской

Скомкав испорченный лист, адвокат вытащил из ящика небольшую стопку чистой бумаги. Писал, медленно вспоминая грамматику. Несколько раз употреблял неправильные слова, зачеркивал, начинал сначала. Мог бы отдать расписку в том виде, в котором получалось. Но образование, воспитание и в целом — мировоззрение не позволяли пусть и такой простой документ, который ни к чему его не обязывал, оставлять неопрятным и с ошибками. Сам себя не уважал бы после этого.

Поэтому выбрасывал испорченный лист под стол, в корзину для мусора.

И брал новый.

Охранник терпеливо ждал. Когда пан адвокат наконец справился с третьей попытки, молча взял лист, свернул вчетверо, спрятал во внутренний карман пиджака. Кивнул, повернулся и пошел себе прочь, так и не обменявшись с хозяином ни словом. Видно, сам не очень-то и хотел сидеть тут без действия. Вдруг получил лишний повод оставить пост. Как русый объяснит все своему кругленькому старшему товарищу, хозяина менее всего беспокоило. Пошел — и слава Богу.

Днем припекало, хоть летом жара тут ощущалась не так, как в Киеве. Впрочем, не погода определила выбор. Эмигрировал он, конечно, по политическим мотивам. Но российское подданство на австрийское поменял не потому, что слишком идейный.

Так проще выполнять поставленные в Петербурге задачи.

Ничего особенного не требовалось. Просто надо делать все зависящее от него для законной защиты интересов одного здешнего, близкого пану адвокату сообщества.

Его сообщество, в главном городе великой австрийской провинции, Королевстве Галиции и Лодомерии[3], несправедливо вынуждают противостоять обществу. Австрийская власть могла бы больше уважать мнение тех, кто еще недавно имел значительно больший вес в обществе. И, куда же правду деть, повлиял на развитие пусть не целой провинции, но города Львова — это наверняка.

Закрывать глаза и по-страусиному прятать голову в песок уже не получится. Глыба, сдвинутая с места далеко за восточной границей, упала так, что гром доносится даже сюда, в тихую и до недавнего времени спокойную, благополучную Галичину.

Он искренне считал: мир изменяют потрясения.

Мир же, в котором жил он сам и который не ограничивался квартирой на улице Лычаковской, рядом с самым центром Львова, трясет уже несколько лет. Он считал эти процессы мучительными, досадными, однако необходимыми. Значит, был готов посодействовать им пусть таким простым способом: получить сак из одних рук и передать в другие.

Запершись изнутри, адвокат удовлетворенно хмыкнул, для чего потряс дверь за ручку, словно проверяя на прочность. Широко приоткрыл окно в спальне, так же — в зале, устроив сквозняк.

Дневная июльская жара уже спадала, собирался дождик. Выставил руку из окна, заодно выглянув вниз и взглянув с высоты своего второго этажа на двор, куда выходили окна. Никого и ничего, тут вообще обычно было тихо. Разве днем играет нищий на шарманке. И какие-то батяры[4] с Верхнего Лычакова могли забрести в ворота, чтобы провернуть очередную хитрую сделку подальше от людских глаз.

Постоял так, вдыхая прохладный, немножко сыроватый воздух. Целый день просидел в четырех стенах, а это не шутки. Мелькнула мысль — выйти на променад, зайти в какое-то кафе в центре города. Для кофе поздно, поэтому можно выпить пива или чего-то покрепче. Встретит несколько знакомых в «Венской»[5], без чего подобная прогулка не обойдется в любом случае. И сразу выбросил эту идею из головы. Пока сак тут, не стоит оставлять дом. Все же недаром взял на себя ответственность. Избавится от ее — вот тогда погуляет. Ведь будет на что.

Мокрым капнуло на раскрытую ладонь.

Гляньте, действительно будто дождик собирается. Маленький, сыпнет и вскоре перестанет. Помахал рукой, будто так можно было ускорить природу. Упало еще несколько капель, а полноценный дождь так и не пошел. Постояв у окна еще немного, упершись о широкий подоконник, он поймал себя на мысли: давно так не стоял, не смотрел на серые стены домов напротив — больше из его окон никаких пейзажей не открывалось. Удивился, почему сейчас закат солнца делал обычный облупленный задний фасад дома загадочнее, чем всегда.

Ох и мысли же придут…

Хмыкнув снова, он отошел от окна, оставив его приоткрытым. За прошедший день не успел толком сделать ничего. Не навел порядок в бумагах, хотя запланировал это для себя. Приступать к серьезной работе под вечер, чтобы просидеть за писаниной до глубокой ночи, не хотелось.

В шкафчике прижился графин с наливкой, сладко-крепкой, из вишен, на чистом спирте. Когда вынимал, вспомнил вдруг махорку русого россиянина.

Ну… кое-что общее, оказывается, у них есть.

Молодой человек не курит фабричных сигарет, а самому ему не по вкусу алкогольные изделия от панов Бачевских[6], пусть они даже в разноцветных бутылках. Люди пьют и нахваливают, он же больше склоняется к таким вот домашним продуктам.

Махра воняет. Вишняк приятно пахнет.

Но, курва мама, адвокат, как и его незваный гость, хотели больше независимости от массового, фабричного, промышленного… буржуазного. Оба ценили особый подход, следовательно — собственную индивидуальность.