Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

Много позже, в красных сумерках, для Петрала наступило время новых открытий и прозрений. С большим трудом он выполз из грота. И первый взгляд был на свое тело. Жалкий вопль вырвался из его саднящего горла, когда он наконец рассмотрел свои ноги — опухшие, ниже щиколоток наливающиеся глубокой синевой, будто разом полопались все сосуды. Его затошнило от этого зрелища, а боль, ставшая совсем было привычной, многократно усилилась.

— Мне бы только побыстрее попасть в клинику, — успокаивал он себя. — В хорошую, дорогую клинику. Там меня быстро поставят на ноги, если будет нужно, по кусочкам соберут все косточки, сошьют все мышцы и артерии…

Обводя взглядом окрестности, Петрал увидел полузанесенный песком след (разумеется, оставленный его собственным телом), начинавшийся у грота и обрывавшийся совсем недалеко от холма, будто именно здесь он свалился с неба. В конце этого следа, привлеченный поблескиванием металлической грани, он нашел небольшой ящичек с набором медицинских препаратов и инструментов — очевидно, единственное, что ему удалось вытащить из капсулы.

Находка разочаровала Петрала — голод уже давал о себе знать, и почему-то казалось, что в таком ящичке вместо всех этих таблеток и пилюлек с незнакомыми названиями могло бы поместиться довольно много высококалорийной еды.

* * *

В первые дни, когда голод и боль были особенно сильны, он все чаще мысленно обращался к Алексу.

— Это ли не поддельное, стопроцентно подлинное страдание? Ты должен быть доволен, друг мой!..

Сколько Петрал его помнил, Алекс выглядел бодреньким сухоньким старичком и за минувшие пятьдесят лет их близкого общения ничуть не изменился. Все так же ухлестывал за студентками, с равным азартом бродил по горам, джунглям и музеям в сопровождении многочисленных учеников, последователей и журналистов. Он всегда был актуален, сверх-популярен и всегда относился к этому спокойно.

Петрал никогда не забывал, как, еще будучи мосластым двадцатилетним юнцом, стоял на заключительном собеседовании перед приемной комиссией, зачислявшей на престижнейший курс Алекса Золь-те — всего двенадцать человек из трех тысяч подавших заявки. Здесь не могли помочь ни деньги, ни знакомства. Только подлинный талант, только уникальный взгляд на мир — как раз то, чего Алекс не разглядел в молодом Петрале, сыне скандально известного политика с праворадикальными взглядами, который как раз сейчас ожидал министерского портфеля в новом республиканском правительстве.

— Даже самой внушительной протекции недостаточно, молодой человек, чтобы попасть в мои ученики. Особенно… — он прошелся по нескладной фигуре юноши ледяным взором, — если прочих достоинств, при всем старании, обнаружить не удается.

Петрал не опустился до разъяснения, что видит отца раз-два в год, во время протокольных съемок; у того давно другая семья и другая жизнь. Ничего этого он не стал говорить, молча повернулся и вышел. И больше не сделал ни одной попытки получить высшее образование.

Забавно, думал он, что испытанное тогда унижение стало тем мощнейшим стимулом, который заставлял его развиваться, двигаться вперед, несмотря на равнодушие, непонимание окружающих… Наконец-то он нашел достойную цель в жизни — доказать одному-единственному человеку, что тот чудовищно ошибался. Доказать, что он сможет многого добиться и без высокопоставленного родителя.

И даже сейчас, когда его имя было известно во всех обитаемых мирах, вошло в энциклопедии и учебники, он что-то пытался доказать Алексу, тщился покорить последнюю неприступную вершину.

Петрал не мог объяснить, как случилось, что они стали друзьями. Это произошло через двадцать лет после столь памятной Петралу встречи. Встретившись на открытии персональной выставки одного из учеников Петрала (да, к тому времени у него была целая толпа учеников), они уже через десять минут сбежали с этого официозного мероприятия и в баре проговорили пять часов кряду. Оказалось, что Алекс в курсе всех последних достижений Петрала, мало того, следит за его работой со вниманием, какого сложно было ожидать даже от второсортных критиков, паразитирующих на его персоне.

Тогда-то и обозначился странный нейтралитет авторитетнейшего критика в отношении работ Петрала. Конечно, Алекс был в курсе всех его творческих свершений, но никак их не оценивал, никак не определял, ни с чем не сравнивал. И, Петрал был готов признать, обходил эту запретную тему виртуозно. Он пытался вызвать друга на откровенность, задавая ему прямые вопросы, но получал решительный отказ обсуждать эту тему.

— Пет, мы с тобой — более чем взрослые и состоявшиеся люди, так что давай не будем тешить свое тщеславие друг за счет друга. Для этого есть десятки миллиардов других людей.

А что касается первой их встречи… За десятилетия их дружбы оба ни разу не вспоминали о том эпизоде, хотя Петрал был уверен, что Алекс не забыл. Он вообще ничего не забывал.

* * *