Аэлита. Повесть

Лось сидел, подобрав ноги, в углу дивана, - невидяще глядел на Гусева. Вот уже больше двух часов он ожидал обычного прихода Аэлиты, подходил к двери, прислушивался, - в комнатах Аэлиты было тихо. Он садился в угол дивана и ждал, когда зазвучат её шаги. Он знал: лёгкие шаги раздадутся в нём громом небесным. Она войдёт, как всегда, прекраснее, изумительнее, чем он ждал, пройдёт под озарёнными, верхними окнами; по зеркальному полу пролетит её чёрное платье. И в нём - всё дрогнет. Вселенная его души дрогнет и замрёт, как перед грозой: она входит, - женщина, жизнь.

- Лихорадка, что ли, у вас, Мстислав Сергеевич, чего уставились? Говорю - летим, всё готово. Я вас хочу Марскомом объявить. Дело - чистое.

Лось опустил голову, - так впивался глазами Гусев. Спросил тихо:

- Что происходит в городе?

- Чёрт их разберёт. На улицах народу - тучи, рёв. Окна бьют.

- Слетайте, Алексей Иванович, но только нынче же ночью вернитесь. Я обещаю поддержать вас во всём, в чём хотите. Устраивайте революцию, назначайте меня комиссаром, если будет нужно - расстреляйте меня. Но сегодня, умоляю вас, - оставьте меня в покое. Согласны?

- Ладно, - сказал Гусев, - эх, от них весь беспорядок, мухи их залягай, - на седьмое небо улети и там - баба. Тфу. В полночь вернусь. Ихошка посмотрит, чтобы доносу на меня не было.

Гусев ушёл. Лось опять взял книгу, и думал:

«Чем кончится? Пройдёт мимо гроза любви? Нет, не минует. Рад он этому чувству напряжённого, смертельного ожидания, что вот-вот раскроется какой-то немыслимый свет? - Не радость, не печаль, не сон, не жажда, не утоление… То, что он испытывает, когда Аэлита рядом с ним, - именно - принятие жизни в ледяное одиночество своего тела. Он чувствует, - оно древнее, издревле поднявшееся пустым призраком, вопящее голосами всей вселенной: - жить, жить, жить. И жизнь входит в него по зеркальному полу, под сияющими окнами. Но это, ведь, тоже - сон. Пусть случится то, чего он жаждет: соединение. И жизнь возникнет в ней, в Аэлите. Она будет полна влагой, светом, осуществлением, трепетной плотью. А ему - снова: - томление, одиночество, жажда».

Никогда ещё Лось с такою ясностью не чувствовал безнадёжную жажду любви, никогда ещё так не понимал этого обмана любви, страшной подмены самого себя - женщиной: - проклятие мужского существа. Раскрыть объятие, распахнуть руки от звезды до звезды, - ждать, принять женщину. И она возьмёт всё и будет жить. А ты, любовник, отец, - как пустая тень, раскинувшая руки от звезды до звезды.

Аэлита была права: он напрасно многое узнал за это время, слишком широко раскрылось его сознание. В его теле ещё текла горячая кровь, он был весь ещё полон тревожными семенами жизни, - сын земли. Но разум определил его на тысячи лет: здесь, на иной земле, он узнал то, что ещё не нужно было знать. Разум раскрылся и, не насыщенный живой кровью, зазиял ледяной пустотой. Что раскрыл его разум? - пустыню, и там, за пределом, новые тайны.

Заставь птицу, поющую в нежном восторге, закрыв глаза, в горячем луче солнца, понять хоть краюшек мудрости человеческой, - и птица упадёт мёртвая. Мудрость, мудрость, - будь проклята: неживая пустыня.

За окном послышался протяжный свист улетающей лодки. Затем, в библиотеку просунулась голова Ихи, - позвала к столу. Лось поспешно пошёл в столовую, - белую, круглую комнату, где эти дни обедал с Аэлитой. Здесь было жарко. В высоких вазах у колонн тяжёлой духотой пахли цветы. Иха, отворачивая покрасневшие от слёз глаза, сказала:

- Вы будете обедать один, сын неба, - и прикрыла прибор Аэлиты белыми цветами.

Лось потемнел. Мрачно сел к столу. К еде не притронулся, - только щипал хлеб и выпил несколько бокалов вина. С зеркального купола, - над столом, - раздалась, как обычно во время обеда, слабая музыка. Лось стиснул челюсти.

Из глубины купола лились два голоса, - струнный и духовой: сходились, сплетались, пели о несбыточном. На высоких, замирающих звуках они расходились, - и уже низкие звуки взывали из мглы тоскующими голосами, - звали, перекликались взволнованно, и снова пели о встрече, сближались, кружились, похожие на старый, старый вальс.

Лось сидел, раздув ноздри, стиснув в кулаке узкий бокал. Иха, зайдя за колонну, уткнула лицо в край юбки, - у неё тряслись плечи. Лось бросил салфетку и встал. Томительная музыка, духота цветов, пряное вино, - всё это было совсем напрасно.

Он подошёл к Ихе:

- Могу я видеть Аэлиту?

Не открывая лица, Иха замотала рыжими волосами. Лось взял её за плечо:

- Что случилось? Она больна? Мне нужно её видеть.

Иха проскользнула под локтем у Лося и убежала. На полу у колонны осталась, - обронённая Ихошкой, - фотографическая карточка. Мокрая от слёз карточка изображала Гусева в полной боевой форме, - суконный шлем, ремни на груди, одна рука на рукояти шашки, в другой - револьвер, сзади разрывающиеся гранаты, - подписано: «Прелестной Ихошке на незабываемую память».

Лось швырнул открытку, вышел из дома и зашагал по лугу к роще. Он делал огромные прыжки, не замечал этого, бормотал: