Аэций, последний римлянин

— Ты слышишь, Меробауд?.. Они замажут или сотрут мое имя на всех таблицах, разобьют все мои изваяния. Бедный ты, молодой друг!.. Можешь своим панегириком накормить короля франков — пергамент может быть съедобным, если как следует приготовить… Ты знаешь, Басс, с первым заморозком я придушил франков голодом!..

Послы с беспокойством следили за игрой мышц на лице Аэция. Низкий лоб перерезали борозды. Напряженно двигалась массивная, выступающая челюсть. Огромными ладонями он то и дело похлопывал себя по массивным, крепким бедрам. Торопливо скрылись куда-то устрашенные надвигающейся бурей остатки улыбки.

— Да, я заставил поголодать сикамбров, — в голосе Аэция появились свистящие нотки, — но они уже не будут голодать… Славный Андевот! Ты поедешь послом к благородному королю Клодиону… Если они возобновят феод и завтра же отступят в Токсандрию, то получат пятьдесят тысяч модиев [52]хлеба и всех захваченных нами женщин…

— Как сиятельный?! — воскликнул Кассиодор. — Мы их так прижали и теперь вдруг мир?..

— Да, будет мир. Мне некогда возиться с франками. Я еду в Равенну.

— Один?.. — вырвалось у Максима.

Аэций снова усмехнулся, но это была уже другая улыбка.

— Еще не знаю, Петроний… Узнаю… А что, достойный поэт Меробауд, ты не хотел бы, чтобы вот этот сиятельный Максим, стоя в сенате, вынужден был три часа слушать твой панегирик? Пойдешь за мной?

— Повсюду, господин.

— А ты, Кассиодор?

— Куда поведешь, непобедимый.

— А Валерий?

— Ave, vir illuster!

— А достойный трибун Литорий?

— На смерть и жизнь, Аэций!

— А о чем думает Вит?..

— Я считаю, сиятельный.

— Что ты считаешь, друг?

— На пальцах одной руки — битвы, выигранные Аэцием. На пальцах другой — победы прославленного патриция. Вы видите?.. На этой руке мне не хватает семи пальцев, а на этой — четыре торчат бесполезно. Придется снова посчитать — не может быть, чтобы я считал хуже великой Плацидии.

Громкий взрыв смеха. Аэций треплет Вита по плечу и кричит:

— Трубачи!..

Басс хватает обеими руками край его одежды.

— Что ты хочешь делать?

— Спросить тех, кого я водил на Угольный лес, на Колубрарскую гору, на левый берег Дануба, — хотят ли они прогуляться со мной в Равенну?!

— Это бунт, Аэций?..

— Это возмездие, Басс!

— Но послушай, сиятельный муж, — воскликнул в испуге епископ Иоанн. — Ради Христа, которого ты почитаешь…

— Уж я-то лучше его чту, чем Бонифаций. Я не женат на арианке и не крестил своего ребенка в арианской церкви…

«Но зато, когда был у гуннов, жег церкви», — думает Максим.

Аэций кладет руку на плечо Сигизвульта.

— А ты, славный полководец, не хочешь еще раз побить Бонифация?.. Возможно, ты считаешь его более великим, чем я?..

Гот гордо хмурит брови.

— Слава тебе, непобедимый. Но я служу великой Плацидии.

— Мы также хотим ей служить. Для того и отправляемся в Италию, чтобы принести к стопам Августы Плацидии свою преданную службу…

Тибии, буцины и многочисленные рога заглушают голос Басса, снова строгий и полный торжественности и достоинства:

— Флавий Аэций, именем Августы Плацидии призываю тебя подчиниться приказу патриция империи. Призываю в третий раз.

— Я подчиняюсь его приказу, Басс. Разве я не делаю того, что он велит… чему учит? Как Бонифаций в консульство Пиерия, так я в свое собственное — его покорный и послушный ученик и подчиненный Аэций отвечает на приказ Плацидии: «Нет!»

Басс в отчаянье хватается за голову.

— Значит, война? Междоусобная война?.. Сейчас, когда вандалы…

— Пусть ад поглотит вандалов, Бонифация, Плацидию! Кто не умеет ценить заслуг, недостоин править. Стань на мою сторону, Басс, и ты увидишь, как надо награждать друзей.

— Я всегда был твоим другом, Аэций, — медленно и отчетливо произносит бывший консул, — но… но… в битве при Фарсале не за Цезаря стояли Бассы…

— Но после битв при Тапсе и Мунде встали на его сторону. Ты видишь? И Аэций читал Цезаря, друг мой. Слышишь эти трубы?.. Вот мой Рубикон. «Alea iacta est» [53]— так тогда было сказано.

5

Взор Бонифация скользнул по золотой радуге, которая во всю стену плавной, но резко бьющей в глаза аркой разрезала строгую однотонность сапфира и переливающуюся всеми цветами мозаику. Его гораздо больше занимали фигуры на мозаике, обрамленные радугой: Христос с бородой (Бонифаций второй или третий раз в жизни видел бородатое изображение Спасителя!), благословляющий неимоверно длинными пальцами слишком коротких рук Галлу Плацидию и Констанция, непонятно каким образом поместившихся на одном неправдоподобно узком троне с зелено-розовой обивкой.

— Это сирийская мозаика, — начала объяснять Плацидия, которая стояла рядом, почти касаясь Бонифация плечом.

Но Бонифаций, не отрывая глаз от выложенного из мелких цветных камешков лица Констанция, поспешно воспользовался паузой, которую Плацидия сделала, припоминая имя сирийского мастера, и торопливо вернулся к прерванному разговору.