Аэций, последний римлянин

— Я еще раз умоляю, о великая, — голос его переливался мягкими, сочными тонами. — Прежде чем я получу из твоих священных уст последний приказ, благоволи взвесить все еще раз. Ведь речь идет о человеке огромной известности и заслуг… о непобедимом полководце, поистине — пусть меня простит великая Плацидия — равном твоему великому супругу, — он указал кивком головы на мозаичный портрет Констанция с пышной, красивой бородой, которой тот никогда не носил.

— Старые книги гласят, что еще более великих полководцев скидывали с Тарпейской скалы, — возразила она без всякого гнева, — да и разве сами мы не посылали Маворция, а потом Сигизвульта против полководца, столь заслуженного перед нами и нашей империей?!

Красивое лицо Бонифация покрылось огненными пятнами. Плацидия какое-то время вглядывалась в него со странной усмешкой и наконец тихим, чуть дрожащим голосом сказала:

— Одним только я обязана Аэцию… Его можно поблагодарить за ступени Урсианской базилики…

Он недоуменно посмотрел на нее.

— Какой ты недогадливый, патриций империи, — произнесла она почти шепотом. — Ведь если бы Феликс был жив, то по сей день был бы патрицием… Презренный Феликс, который чуть не лишил трон его вернейшей опоры. Как ты мог ему верить! — воскликнула она снова громко, с упреком и почти гневно.

Но прежде чем он успел ответить, она вновь приглушенным голосом, почти касаясь пальцами его большой руки, прошептала:

— Но теперь мы будем вдвоем при императоре… Ты и я, и никого, кроме нас… Наконец-то… Ты не рад, Бонифаций?..

— Я хотел бы радоваться, великая…

— Ты не веришь в себя?.. Боишься Аэция?! Низкого человека!.. Но ведь за тобой стоит Плацидия, а за Плацидией — сам Христос… Он одолеет гнусных гуннских демонов… Он не оставит своей ревностной почитательницы и преданной слуги…

— А если?

— Молчи… молчи… Это невозможно. В это нельзя поверить. А если случится это — но видит Христос, не случится, Бонифаций! — я верю: император Восточной империи Феодосий не откажет в гостеприимстве и опеке своему великому брату, Валентиниану, его родительнице и преданному их слуге…

Длинные, сужающиеся к ногтям пальцы почти лежали на широкой, сильной и нежной ладони.

— Никогда, великая Августа… Никогда, клянусь Христом и спасением моей души!.. Ты никогда не увидишь — разве что в день страшного суда — Бонифация, вновь побежденного… убегающего от врага… Если победит Аэций…

— Не победит… Ты победишь… Ты должен победить!.. Только с тобой я чувствую себя в безопасности и сильной… Только с той поры, как ты рядом, я не дрожу за нашего императора… только теперь я спокойно ложусь в постель…

Необычно маленькие уши мозаичного Констанция наверняка не услышали слово «постель», но слишком круглые, почти рыбьи глаза его не могли не видеть, как с последним словом Плацидии сплелись вдруг в судорожном пожатии две пары дрожащих рук, а красивая темная голова бессильно опала на свое собственное, выгравированное на бронзе изображение, висящее на странно подвижной в эту минуту цепочке. Умерший одиннадцать лет назад солдат из Наисса, казалось, с абсолютным равнодушием к делам этого мира и даже с дружелюбным сочувствием к лишениям и тяготам строгого вдовства смотрел на этот неожиданный взрыв, в котором все для него было человеческим, простым и понятным, кроме одного: как же это получилось, что Бонифаций не только не отодвинулся, даже самым деликатным образом, дабы избавить и себя и Плацидию от искушения: он — такой скромный, стыдливый и всегда такой строгий к себе! — нет, более того, судорожно сжимая ее руки, он ласкал припавшую к нему женщину взглядом, столь тоскующим и выдающим такой великий, мучительный и как будто давно не утоляемый любовный голод, как будто у него вовсе не было красивой молодой жены, которая подарила ему ребенка и в которую он был до безумия влюблен?!

В следующее мгновение они очутились в разных концах радуги. У Бонифация еще дрожали руки, а у Плацидии судорожно вздрагивали уголки губ и часто-часто стучали зубы.

А через минуту, когда Бонифаций стоял уже на пороге, Плацидия сказала спокойным, повелительным голосом:

— Послы вернулись. Завтра сенат провозгласит Аэция бунтовщиком, объявит его вне закона и попросит Августу Плацидию поручить патрицию империи возглавить карательную экспедицию. Да поведет тебя Христос!

В ту ночь уже не два часа, а до самого рассвета ходила босиком Плацидия по острому битому камню. На другой день она не могла надеть башмаков, и в этот день никто не удостоился милости лицезреть священное обличив великой Августы Плацидии.

6