Аэций, последний римлянин

— А разве не был начальником дворцовой гвардии тесть мой, Карпилий?

— Но Карпилий был королевской крови, Аэций…

— Очень отдаленное родство, как минуту назад сказала ты, великая Плацидия.

Плацидия принялась расхаживать. Ноги ее то погружались во тьму, то выныривали в одном из десяти светлых кругов.

Аэций следил за ней молчаливым взглядом.

Наконец она остановилась.

— Даже наш супруг, Флавий Констанций Август, начинал службу с декана…

— Я уже был центурионом, великая.

— Мы нарекаем тебя трибуном, Аэций.

Он покачал головой с грустью.

— Это невозможно.

Она снова принялась ходить.

— Хорошо, Аэций, — сказала она вдруг, не замедляя шага, — отныне ты комес… нет, даже дукс, но над ауксилариями… Гунны доселе всегда служили ауксилариями…

— Но ты, великая Плацидия, сама изволила признать, что большого пополнения требуют дворцовые когорты…

— Будет так, как мы сказали, Аэций.

Тогда он поднялся с колен, скрестил руки на груди и, глядя исподлобья, процедил:

— А что будет с Аквилеей?

Она рассмеялась.

— Недаром наш супруг император был солдатом, презренный… Мы знаем, что гунны не умеют брать стены… не владеют осадным искусством… Два года ты простоишь, Аэций, а через три месяца сюда явятся войска из Галлии, Испании, с Востока… а через месяц из Африки…

— А через две недели сторонники Иоанна в Риме провозгласят нового императора… а через три — вернется из изгнания Кастин… Вся Италия снова поднимет голову, как один человек… Смута, беспорядки, пожары… А великая Плацидия и все сиятельные мужи, точно в склепе, будут замкнуты в Аквилее…

— Твоя жена и ребенок погибнут…

— Не погибнут. Ты сама знаешь, что они в Риме… Прежде чем префект Фауст успеет послать гонца с приказанием казнить их, в городе будет новый префект…

Она подошла к нему так близко, что кончики их ступней очутились в одном светлом круге.

— Раз уж ты так силен, Аэций, а я так слаба, то почему же ты не прикажешь своим гуннам убить меня (меня… не нас!) и моего сына и не станешь сам императором, как Иоанн?..

Он взглянул ей в глаза откровенным, ясным взглядом.

— Почему? Ответить нетрудно… Я хочу служить тебе и твоему сыну, как мой отец служил твоему отцу…

— Но нам неугодна твоя служба.

— Но тебе неугодно и разрушение Аквилеи.

— Довольно. Есть ли в Аквилее кто-нибудь, кого бы слуга узурпатора мог назвать своим другом?

Он пожал плечами.

— Мне кажется, что сиятельный Геркулан Басс не имеет обыкновения менять друзей с переменой государя…

— Удивляемся мы сиятельному Бассу. Сейчас Аэций преклонит колено перед величеством, после чего отправится в комнаты Геркулана, откуда мы призовем его завтра в полдень…

Аэций усмехнулся.

— Масло выгорает в светильниках — близится полночь… А я сказал гуннским вождям, что вернусь в полночь или пришлю какое-нибудь известие… Если я стану ждать до утра, то боюсь, что язычники не пощадят святости духовного сана и в полночь Августин…

— Через час мы призовем тебя, Аэций, а теперь ступай… ступай отсюда поскорее…

Он низко поклонился, но, как и при встрече, вновь не преклонил колен. Пружинным шагом двинулся он к выходу. И вдруг на пороге разразился резким радостным смехом.

Этого смеха Галла Плацидия не простит ему никогда. Вообще-то она ничего ему не простит… ни единого взгляда, ни единого слова… Но этого смеха прежде всего…

Аэций же смеялся потому, что разрешил загадку странного светильника в руках одной из евангельских дев. Пригодилась наука старого грамматика: ведь эта мозаика раньше изображала девять муз с матерью их Мнемозиной. По требованию набожного епископа пол переделали: художник воспользовался числом фигур и преобразил их в десять мудрых дев. А странный светильник с отверстием — это же маска в руках Мельпомены! Аэций долго не переставал смеяться.

5