Афанасий Фет

Между тем слухи были совершенно правдивые. 30 декабря Фет ответил: «Пятьдесят лет кряду я считаю тебя самым крупным и симпатичным талантом; но я бы хохотал, если бы ты вздумал признать за собою какое-то звание поэта. Никакого такого звания не существует, а если говорить о тех, кто им кичится, то я к ним ни за что идти не хочу… если ты признаешь меня наряду с вами достойным высочайшей награды, то потрудись придумать, в какой она форме должна снизойти ко мне так, чтобы она, подобно пожалованным вам звёздам, навсегда свидетельствовала о высочайшей милости». В письме от 31 декабря Полонский вынужден был пойти на попятную: «Недаром же я слышал, будто ты добиваешься того, чтобы тебя из поэтов разжаловали в камергеры… Но если это твоя фантазия, твоё желание — твой личный взгляд, — то неужели же я буду так нелеп, что стану за это тебя осуждать или предавать анафеме!»^{600}

Добиваться своего Фет собирался прежде всего через преданного Ивана Петровича Новосильцева, но надеялся и на покровительство своего августейшего поклонника. 23 июня 1888 года Фет писал ему осторожно и одновременно откровенно: «Если выбрать эстетическими судьями Ваше Высочество, Страхова, Соловьёва, Кутузова, Полонского, т. е. людей с несомненным эстетическим чувством, то я уверен, что стихотворения Майкова не будут поставлены выше стихотворений Фета. Итак, с этой стороны весы будут уравновешены. Но месяц тому назад я из верного источника узнал о восторге, с каким Победоносцев читал мой перевод „Энеиды“, а такие переводы обнимают у меня всю наилучшую часть древнеримской поэзии: Катулла, Тибулла, Горация, Овидия, Вергилия, Проперция, Персия и Ювенала. Один уже этот вклад в русскую литературу говорит за себя помимо всякой оригинальной заслуги»^{601}. После перечисления своих достижений Фет переходил к сути своей просьбы:

«В ближайшем декабре или январе исполняется пятидесятилетие моих стихотворных трудов. Мы видели торжественные овации, которым подвергся Майков, осчастливленный сверх всего Высочайшим Монаршим вниманием. Если бы я состоял на службе, то, конечно, чувствовал бы некоторую обиду, если бы награда, доставшаяся заурядному моему сослуживцу, преднамеренно обходила меня. Но об этом не может быть и речи, так как я не состою ни на какой службе и в качестве отставного гвардии штабс-ротмистра не могу претендовать на какие-либо важные чины или знаки отличия. Равным образом я ни за что не решусь приехать в Петербург, как бы напрашиваясь на пятидесятилетний юбилей. Есть небольшой кружок образованных русских женщин, симпатизирующих моей музе. Вот среда, внимание которой было бы для меня весьма лестно, так как в сущности я певец русской женщины. Но, конечно, как верноподданному по прирождённому чувству, высшею наградою мне на закате дней моих было бы личное внимание Его Величества, верховного представителя нашей Родины и руководителя её судеб, к посильным трудам моим. Но чем, после всего сказанного мною, могло бы выразиться Высочайшее внимание на виду всей грамотной России? Если Майков мог получить тайного советника и значительное прибавление пенсиона, то почему бы мне не мечтать о звании камергера, ни с какими дальнейшими функциями не связанного. Такое назначение только показало бы всей России, начиная с меня, Высочайшее внимание к моим посильным трудам. Конечно, раскрыть доступ моим упованиям лежит на обязанности лиц, наблюдающих за духовным развитием нашего отечества, и я в своё время обращу дело на тот путь, а в настоящем случае я желал бы только слышать сокровенное мнение Вашего Высочества обо всём здесь сказанном, так как одно милостивое слово Ваше может предупредить какой-либо неловкий с моей стороны шаг.

Простите великодушно, что беспокою Вас подобным вопросом, и могу уверить, что приму с глубочайшей признательностью даже всякий отрицательный ответ в смысле охраны от ошибки.

Умоляю Ваше Высочество не заставить меня краснеть от подозрения, будто бы я могу быть настолько вульгарен, чтобы злоупотреблять благорасположением Вашего Высочества для каких-либо испрашиваний. Я просто, оглядываясь на Высочайшее внимание, оказываемое нашими венценосцами, начиная с Сумарокова и до Полонского включительно, дерзаю задаваться вопросом вслух перед Вашим Высочеством. Привет даже избранного круга всё-таки останется частностью, тогда как Высочайшее внимание есть голос всего государства и без надежды на Него я предпочитаю пройти молчанием пятидесятилетнюю давность моих трудов»^{602}.