Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Море бесилось у берегов, как разъяренный зверь в тесной клетке, выплескивая серую пену на отшлифованный приливами пустынный пляж. Тонкоствольные кипарисы, стоящие вдоль безлюдной набережной, гнулись под порывами ветра, и черные пятна луж дрожали от ряби. Тучи проносились рваными клочьями над скалами, закрывая собой зубчатую крепостную стену с пирамидальными контрфорсами, дозорную башню и мечеть. Над курортным поселком бесновалась стихия, и сейчас трудно было поверить в то, что всего месяц-два назад здесь шлифовали набережную смуглые отдыхающие, потягивали холодное пивко в тени навеса, на голубой поверхности моря скользили лодки и прогулочные катамараны, и я, сидя на корме «Арго», высматривал клиентов. Все в прошлом. Бархатный сезон, отдыхающие, Тимка с Валери и Ольгой, охота на меня, смерть старика, блеф, обман… Все в прошлом?

Я брел по набережной, нахлобучив шляпу на лоб, подняв воротник, хотя от него, тяжелого от влаги, уже не было никакой пользы. Казалось, все в прошлом. Но вот из этого прошлого, словно заблудшее эхо, появляется Валери. Как будто одна, как будто с личной бедой, как будто с искренней просьбой. И прошлое, о котором я стал уже потихоньку забывать, накатило на меня как ледяная волна, разбившаяся о бетонный пирс. Нет, не все в прошлом.

Я сошел по лестнице на спасательную станцию. Окошко в медкабинете светилось тускло и печально, за белыми шторками двигались тени. На двери трепетал лист ватмана с крупной надписью:

ЛЕЧЕБНЫЙ И ПРОЧИЙ МАССАЖ.

ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСИ.

ПРИЕМ ВЕДЕТ

ВЫСОКОКВАЛИФИЦИРОВАННЫЙ ВРАЧ.

Высококвалифицированный врач с усердием мял спину тучному мужчине, который растекся по топчану. Он был красным, словно только что вышел из парной, и безостановочно кряхтел.

— Дверь закрывай! — крикнул мне Борис.

Я сел на табурет и несколько минут ждал, пока тучный мужчина не закончит предаваться лечебному и прочему массажу.

— Как водичка? — спросил он меня, повязывая на шею вафельное полотенце. — Или ты не купался?

Я признался, что сегодня решил довольствоваться только дождем. Мужчина громко рассмеялся, натянул на лысину резиновую шапочку и как был — в одних плавках — вышел на улицу.

— Что ты с ним сделал? — спросил я у Бориса и многозначительно почесал голову.

— Из военного санатория, — махнул рукой Борис. — Пусть плавает. Он каждый год в это время приезжает… А что это с твоим фейсом?

— Есть хочу.

— Понятно. У меня в холодильнике тоже продукты шаром ломятся. Могу предложить долбарезнуть спиртяшки… Вас ист лос? Мы пьем только коньячок? — Борис вздохнул и почесал грудь. — А я вот пью спиртяшку, потому что мне его поставляют бесплатно… Послушай, а ты не можешь мне объяснить, зачем на спасательной станции спирт?

— Он легче воды, поэтому всплывает на поверхность, — ответил я.

— А я, дурак, голову ломаю! — всплеснул руками Борис.

— Как она тебя нашла?

— Очень просто. Зашла сюда, в кабинет. Я в это время одну дамочку месил. Естественно, мы узнали друг друга и едва не кинулись во взаимные объятия… Послушай, Кирюша, я что-то не то сделал? Не надо было давать ей ключи?

— Ты сделал все правильно. — Я сел на топчан и снял шляпу.

— Тогда чего ты маешься, чего душу терзаешь? Любит она тебя, любит!

— С чего ты взял?

Борис снисходительно посмотрел на меня, поднял бутылку со спиртом до уровня глаз и тоненькой струйкой наполнил мензурку.

— С чего я взял! — передразнил он меня. — И ты спрашиваешь об этом старого и многоопытного кота? У нее же на фейсе все написано. Причем крупными русскими буквами… Поверь мне, дружище, эта дамочка втюрилась в тебя без памяти… Ну, с богом!

Он перелил содержимое мензурки в широко раскрытый рот, сделал страшное лицо, не закрывая рта, кинулся к холодильнику, но там и в самом деле продукты шаром ломились, и тогда Борис занюхал кулаком.

— Есть другая сторона медали, — продолжал он, но уже осипшим голосом. — Это если ты к ней индифферентен, а она к тебе клеится. Тогда, — он развел руками, — тогда прими мои соболезнования. Влюбленная женщина — опаснее зверя. Она не знает преград и ничего не боится.

— Ты совсем ее не знаешь, а так уверенно говоришь о ее чувствах, — сказал я.

— Опыт не купишь. И не пропьешь, — умозаключил Борис и, прищурившись, перенес взгляд на бутылку.

— А если она все-таки лукавит?

— Не исключено. Как, впрочем, и то, что эту бутыль я сегодня высушу. — Он повернулся ко мне: — Ну и что с того, что лукавит? Женщина, которая не лукавит, не способна на самопожертвование во имя любви. Лукавство для любящей вумэн — все равно что военная хитрость для боевого генерала. Усек?

— Усек, — ответил я, замечая, что немного повеселел, как часто бывало после общения с Борисом.

— Ну, раз усек, то топай к своей симпатяге и доводи ваши отношения до степени вопиющей гармонии.

В это время из холодной и ревущей темноты вернулся щедротелый мужчина, раскрасневшийся еще больше, и в кабинете сразу стало тесно.