Афганистан идет за нами вслед (СИ)

Подняв глаза, вижу такую картину. На сдвинутых столах лежит убитый, раскинув в стороны руки и ноги. Покойник совершенно голый. Видно, закостенел уже. А два солдата трут погибшего тряпками. И так быстро… Руки просто мелькают: туда-сюда, туда-сюда. Чуть поодаль висит парадная форма с черньми погонами и артиллерийскими эмблемамии.

«Не наш, — думаю, — не десантник…»

Говорил один из тех двоих, которые терли труп. Отложив в сторону серую тряпку, он кивает головой на убитого и продолжает:

— Ну что им сделается? Покойники не убегут. Зачем охранять… Пусть парень отдохнет, покурит… Не трогай его, старлей…

«Что это еще за панибратство: «ты», «старлей»?.. Как вы разговариваете с офицером?» — хочу возмутиться я, а потом сразу сникаю: перед смертью все равны. И солдат, и офицер, и генерал. А здесь, в полевом морге, ее царство. Царство смерти…

— Ты бы лучше помог нам, — говорит солдат. — Смотри, вон второй лежит. Бери тряпку и три его. Надо покойника чистым положить в гроб… Видишь, их сколько?..

Я только сейчас заметил цинковые гробы, стоявшие в стороне штабелем… Перевожу глаза на столы и вижу еще одного убитого. Сам не зная почему, подчиняюсь спокойному голосу солдата. Подхожу к трупу. Взгляд мой прикован к коротко остриженной голове, возле которой лежит что-то серое, видно, тряпка. Кожа с закровеневшими волосами отстала от кости, и я вижу трещины на черепе. Думаю: «Как на расколотом арбузе…»

Не отводя взгляда от этих трещин, пытаюсь нащупать тряпку. Пальцы касаются чего-то ледяного и скользкого. Смотрю, что это, и сразу отдергиваю руку, будто ужаленый. Она натыкается на кусок мозга…

Я начинаю лихорадочно вытирать пальцы. Прямо о «хэбэ». К горлу подкатывает тошнота. Сдерживая рвоту, я замычал. «Сейчас потеряю сознание», — думаю и рвусь к выходу…

— Что с тобой? — слышу голос Терентьева. — Приснилось страшное?

Я сразу прихожу в себя. Отбрасываю одеяло. Уже светает.

— Мне тоже снится. Иногда. Даже то, чего со мною и не было… — говорит Терентьев.

Отвечаю:

— Нет, такое, как сейчас во сне, я уже видел…

Так началось утро нынешнего дня. Опять сон. Опять кошмар. Кошмар во сне и наяву…

ЧП — совершено преступление двумя солдатами. Нашим из ремроты и прикомандированным из пехоты. Пострадали двое афганских детей, женщина и старик. Услышав стрельбу, подоспели десантники. Одного убили на месте. Другого будут судить. Вроде напились «кишмишовки» — местное зелье из винограда, чем-то смахивающее на чачу.

Ублюдки. Таких надо расстреливать. И обязательно на рассвете. Чтобы жить хотелось еще больше.

После обеда было партийное собрание. Дернул черт выступить. Покритиковал «химиков» за недобросовестное отношение к оборудованию спортгородка. Те сразу же окрысились. Удивительные люди — никто в штабе не реагирует так болезненно на критику, как они. Словно испытывают комплекс неполноценности. Их, правда, и без того доводят шутками. Например: «Сколько «химиков» погибло в годы войны?» — «Три. Первый спал в тени в противогазе. Наступили на гофрированный шланг. Задохнулся. Второго задавили в очереди за медалями. Третьего убили черпаком, когда лез к повару за добавкой».

Вечером засиделись в «греческом зале» до двух ночи. Я прилег на кровать и уснул. А Терентьеву, Кожанову и Батурину захотелось жареной картошки. К утру они приготовили ее и давай всех будить, за что были обруганы в разных концах палатки неблагодарными ее обитателями.

15 ноября 1980 г.

Был в Кабуле. Вернулся к вечеру. Пошел смотреть фильм, но его показ, по словам Терентьева, опять превратился в драму. Еле высидели до конца. Привез из 317-го полка книгу Югова «Страшный суд» и читал ее до утра. Завтра воскресенье. День более-менее свободный. Проверок нет.

16 ноября 1980 г.

Не отказал в удовольствии поспать дольше обычного. Правда, остался без завтрака. Но выбирать надо было одно. У меня вновь появляется такая мечта: когда вернусь домой, поеду в деревню. В осеннюю слякотную погоду залезу на русскую печь и буду спать, спать и еще раз спать. За весь Афган.

17 ноября 1980 г.

Сегодня летит в Союз Тонких. Увольняется в запас. Вместе с ним — прапорщик Шилов. В командировку. Утром передал ему письмо для Лины. Шилов, бросив Тонких, помчался к самолету. Это меня возмутило больше всего: о себе только думает. Пришлось заняться солдатом Батурину. Тот оформил документы, снял с довольствия. Собрали вещички. Тонких заходит попрощаться. Смотрю, а десантная куртка на нем старая и ободранная. Из прорех прямо вата торчит. Говорю: «Да как же ты в ней полетишь?» Позвал Терентьева и попросил подыскать что-нибудь подходящее. «Понял!» — весело ответил Николай и повел солдата из палатки. Через десять минут Тонких был одет прилично. У меня закралось подозрение, что куртку где-то сперли. Но виду я не подал. Попрощался. Когда Тонких ушел, спрашиваю у Терентьева: «Откуда?» «Какая разница? — говорит, а глаза у самого хитрые-хитрые. — У «химиков» заняли. Что-то очень вредными они стали последнее время…»

18 ноября 1980 г.