Афганистан - мои слезы

Мервис читал довольно хорошо. Лишь изредка мне приходилось его поправлять. Вдруг, без предупреждения, он импульсивно и яростно швырнул бумаги на диван.

— Давид, никто, никто не может быть таким добрым, — выкрикнул он, подчеркнув последнее «никто», и еще раз с силой стукнул рукой по дивану. Затем он повернулся ко мне. Его глаза горели.

— Никто не может быть таким добрым, кроме Самого Бога.

Мервис запротестовал:

— Давид, Христос не Бог. Он был человеком, пророком.

Я знал, что это искренняя совесть побуждает его к настойчивому протесту, и я восхищался его горячим желанием защитить честь Бога.

— Но, Мервис, — сказал я, — разве Бог не великий, разве Он не всемогущий? Разве Он не всесильный?

— Да, конечно, это так, — отвечал Мервис.

-— Ну тогда разве Он не мог прийти на землю как человек, во плоти и крови, пожелай Он этого? — спросил я.

Лицо Мервиса было очень серьезно, а тем временем я продолжал:

— Мервис, я верю, что именно так Бог и поступил, придя на землю в образе Иисуса. Мы не в силах сами дотянуться до Бога, но Бог может прийти к нам. Он сделал это в лице Иисуса Христа, чтобы мы могли узнать, какой Бог.

К этому времени к нашему разговору прислушивались Джули и Мина.

— Мервис, ты жил рядом со мной в Афганистане. Ты даже слышал обо мне, но ты не знал меня. Сейчас мы познакомились лично, и теперь ты меня знаешь. Точно так жеи с Богом. Существует разница в том, чтобы знать о Боге и знать Бога, — объяснял я.

Постепенно разговор переключился на другие темы, и мы собрались уходить. Мервис и Мина провели нас на улицу, где мы поблагодарили их за гостеприимство.

— Не за что. Идите с миром, — ответили они.

Когда мы остались одни, Джули сказала:

— Как хорошо, что Мервис доверяет тебе настолько, что может свободно говорить о том, что его беспокоит.

— Да, это замечательно. Я очень ценю его и его дружбу, — ответил я.

Потом она спросила:

— Давид, какая у тебя была первая мысль, когда ты увидел вывалившуюся из альбома фотографию?

— Что мы определенно едем в Кабул! — воскликнул я.

— Точно, — пропела она радостно. — Меня осенила та же мысль.

Не раз я задумывался над нашим разговором с Мервисом. Когда мы встретились с ним через несколько дней, казалось, его что-то беспокоило.

Подыскивая нужные слова, он сказал:

— Давид, пожалуйста, будь осторожен, когда рассказываешь людям о том, во что ты веришь.

Затем очень тихо он добавил:

— Не будь со всеми таким открытым. Тебя могут не понять.

— Спасибо, Мервис. Спасибо за твою заботу. Я обещаю тебе быть осторожным, — искренне ответил я.

По дороге домой из глубины сердца у меня вырвался плач:

— О, Спаситель, почему? Почему моему другу Мервису и другим так трудно понять истину о Тебе?

Но даже до сего дня у меня нет полного ответа на этот вопрос.

Наконец настал день отъезда. Наши чемоданы были упакованы, а в руках мы держали билеты до Дели и новые паспорта. Я был совершенно не готов к расставанию со всеми этими дорогими нашему сердцу людьми, которых мы так полюбили.

Прощание с ними само по себе было невероятно тяжелым, но мало того — прямо перед отъездом мы узнали о том, что большинству из них отказано в разрешении на въезд в Соединенные Штаты. Это было просто оглушительным ударом. Казалось, долгая подготовка и кропотливый труд были напрасны, надежды разбиты, а теперь и мы, их друзья, уезжаем из Франкфурта.

Моей молитвой в ту ночь был вопрос: «Боже, что же я им завтра скажу в аэропорту?».

Бог сказал, чтобы я не волновался о том, что сказать на прощанье, и не пытался найти какие-нибудь особенные слова. «Завтра твоя жизнь будет говорить за тебя», — казалось, говорил мне Господь.

Мы приехали в аэропорт рано, но некоторые из наших афганских друзей уже были там. Остальные подъезжали постепенно, тихие и подавленные. У всех на глазах были слезы.

Когда мы направились по длинному коридору к паспортному контролю, дальше которого провожающим не разрешалось проходить, они шли с нами. Наши друзья отказались идти впереди нас или рядом с нами — они шли позади нас, потому что мы были их учителями. Такое уважение, оказанное нам нашими учениками, было чрезвычайно трудно принять, потому что многие из них были очень образованными людьми.

Только пожилой мужчина, господин Рашид, шел рядом с нами.

— Давид, ну почему вам нужно ехать именно сейчас? Вам действительно нужно ехать? Ну кто же нам теперь скажет, что у нас все получится? — его вопросы сыпались один за другим, не давая мне возможности даже что-нибудь сказать в ответ.

Когда подошло время прощаться, наши друзья обступили нас полукругом. Джули обняла всех женщин, а я — мужчин. Затем мы сказали несколько слов благодарности.

Когда мы повернулись, чтобы войти в зал ожидания для пассажиров, слова господина Рашида отзывались эхом в моем сердце: «Давид, ну кто же нам теперь скажет, что у нас все получится?».

Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа.

Мы остановились в дверях, пряча слезы, затем повернулись и медленно вошли в зал.