Афганская бессонница

Мы подъехали к самым горам. Машина съехала с твердого покрытия — асфальтовой дорогу назвать можно было лишь с большой натяжкой — и запрыгала козлом на ухабах. Справа показалась глухая мазаная стена, и джип затормозил у входа во двор. Мы отъехали от мечети на восемь километров, на три после кладбища — я, естественно, следил по счетчику, благо, сидел посередине.

Мои тюремщики — что-то их много стало в последнее время — связались с кем-то по рации. Речь шла обо мне — старший пару раз покосился в мою сторону. Какое-то у них, похоже, было изменение программы. Ну что, прокатились — теперь домой? Нет, инструкции были другие.

Дом — похоже, это был хутор, прижавшийся одним боком к склону горы, — был заброшен. Меня втолкнули в большую комнату, где в качестве обстановки были обрывки газет и циновок, куски битого кирпича и вспоротый матрас с парой освобожденных пружин. Окно было забрано решетками, но стекол в нем не было. Дверь за мной закрылась, и я услышал звук задвигаемого засова. Потом хлопнули дверцы машины, зафырчал двигатель, и джип уехал. Я слышал даже, как зашуршали шины, когда он выехал на шоссе.

В комнате было не теплее, чем на улице. Сидеть все равно было не на чем, и я принялся ходить взад-вперед, чтобы согреться. Пошатал решетку на окне, даже постучал по ней обломком кирпича. Однако заделана она была на славу: кирпич крошился, а ничего увесистее в комнате не наблюдалось. В двери замка не было, и запиралась она на толстенный засов — но снаружи, я хорошо разглядел его, когда на него светили талибы. Для очистки совести я все же ткнулся пару раз в дверь плечом — нет, засов мне было не разболтать. Горло у меня было заложено, голова — тяжелая, но таблетки тем не менее делали свое дело — шаровая молния из меня улетела. И главное, на этот раз главный предмет из набора для выживания был при мне. Я открутил пробку фляжки и с наслаждением, но дозируя, чтобы хватило подольше, влил в себя глоток энергоносителя.

Я проходил так, изредка прикладываясь к фляжке, изредка присаживаясь отдохнуть на невспоротом конце матраса, пока за окном не посветлело. Кому понадобилось привозить меня на заброшенный хутор? И зачем? Чем больше я думал об этом, тем больше мой увоз становился похожим на похищение. Допрашивать меня, кто бы этого ни хотел, было удобнее в городе. Держать под контролем — в тюрьме. С версией похищения не вязалась только одна вещь — старший патруля назвал имаму свое имя. И я не сомневался, что, когда я днем не появлюсь, заботливейший Мухаммад Джума снова наведается на базу. Но мальчишка — а большинство талибов, с которыми я сталкивался, были мальчишками — мог сказать это, не подумав, из уважения к взрослому, тем более имаму.

Утро было сереньким, за окном моросил дождь. Я выглянул в окно — передо мной расстилалась узкая долина: пашня цвета темной охры, арык, низкорослые корявые деревья — может быть, те самые, арча, которые, сгорая, пахли ладаном. Дороги отсюда видно не было, но я слышал каждую проезжающую по ней машину.

Как это бывает на юге, рассвело буквально на глазах. Я повернулся назад и застыл. То, что десять минут назад казалось мне облупившейся штукатуркой, оказалось картинной галереей. Все стены были покрыты детскими рисунками, сделанными углем или просто процарапанными палкой.

Сюжеты были разные. Вот едет танк со звездой на башне; он стреляет, и впереди падают люди. Вот три пушки обстреливают горную деревню из нескольких прилепленных друг к другу домиков. Снаряды прочерчивают в воздухе дугу и разрываются, подбрасывая какие-то круглые предметы, может быть, посуду. Вот летит самолет со звездой, изрыгая огонь, от которого горят деревья. Вот улетают два вертолета; последний солдат еще не успел забраться в него и болтается на веревочной лестнице. Картины детства, в которых ни разу не были нарисованы мама, кошка или солнце! Я пожалел, что здесь нет моего двенадцатилетнего сына Бобби — но он, сейчас, наверное, катается на роликах в Центральном парке или по дороге из школы ест с Джессикой мороженое в итальянской кондитерской на 85-й улице. Жаль, такие вещи расширяют кругозор! Хотя Бобби будет достаточно рассказать про детство Хан-аги — переместив место действия в Туркмению, где я сейчас, считается, нахожусь.

Я переходил от рисунка к рисунку, которые заполняли все стены до уровня моего плеча. Но один рисунок был сделан повыше. Это была эмблема ВДВ, точно такая же, как та, которая была вытатуирована на предплечье Димыча. Только над пятиконечной звездой, там, где у Димыча было написано «Афганистан», было нацарапано «Слава ВДВ». А под щитом с крылышками, где были вытатуированы годы, была дата: 25.12.2000. Это был день, когда пропали Дымыч с Ильей — на католическое Рождество. Получается, свою первую ночь после похищения они точно провели на этом хуторе.

Сегодня было 28-е, раннее утро 28 декабря. Где были ребята последние две ночи? Я все же надеялся, что где-то были.

2