Афганский дневник

— Ну совсем не гнутся, болезные. Не ноги, а костыли, — заметив мои взгляды, виновато сказал подполковник. — Отдохну немного, под видом переговоров с вертушками, и догоню. Где скачками, где качками — спущусь как-нибудь…

Мне доводилось работать с телевизионщиками: писал сценарии документальных фильмов, участвовал в съемках. Эх, заснять бы вот этот мучительный спуск Занятнова, и никакого текста, никаких объяснений, ничего бы больше в фильме не потребовалось… Человек-легенда, которого солдаты зовут «наш батя», самый сильный и мужественный офицер из всех, кого мне посчастливилось видеть в Афганистане, недавний десантник — это он едва держится сейчас на ногах и все же «скачками, качками», не отдавая никому ни оружия, ни рации, шатаясь, спускается по выгоревшему, скользкому, сумасшедше крутому склону.

К Занятнову вернулись Михнов и Никитин — будто бы лишь за советом: люди устали (они действительно устали), не сделать ли привал?

— Пока висят над нами вертушки, надо идти, — ответил Занятнов. — Догоняйте, ребята, роту, помогайте молодым.

Долго ли, коротко ли, но спустились наконец в долину. Перед лагерем Занятнов остановил людей:

— Поработали мы хорошо, вернуться тоже надо красиво, такая здесь традиция. Всем заправиться, запевалам прокашляться. Нашу поем, о разведчиках. Командуй, Богданов.

— С места с песней ша-агом марш!

Песня была хорошей: «Труба, сегодня песню пой о суровой службе в разведроте…» Правда, хрипловатыми были голоса и плохо гнулись ноги. «Сколько долгих дней я мечтал о ней — о суровой настоящей жизни…»

С песней прошагали к лагерной линейке, из штабного модуля вышел командир части, поздравил с возвращением, и я ненадолго покинул новых друзей: надо было вымыться, переодеться. После обеда встретились снова. Гасан Амиров лежал в палатке на своей угловой койке второго яруса — у него оказалась нередкая здесь лихорадка, в медсанбат идти отказался. Михнов тоже выглядел простуженным, лицо покрылось мелкими каплями пота, но он продолжал шутить:

— В горах был человек человеком, а внизу стал на мухоловную ленту похож.

Никитин курил в беседке, перелистывал свой альбом. Рядом был замполит роты старший лейтенант Владимир Толстов, он тоже с интересом и уважением рассматривал альбом. Переписываю себе в блокнот первую страничку, вот эта запись: «Даже через много лет перед человеком, который прикоснется к этим листам, откроется то, что я пережил. Воскреснут бессонные ночи, подъемы, тревоги, тоска о доме, по матери и друзьям… Все это объединяет в себе слово «Армия».

А заканчивался альбом словами: «Слава советскому солдату, который оставил частицу своей юности на афганской земле».

Толстов задержал руку Никитина, готовую перелистнуть очередную страницу с записью; «Минск — встреча 1982».

— Юра, это не Кухарчик писал?

— Да, мы дали друг другу слово в Союзе встретиться. Золотой парень, верно, Владимир Алексеевич.

Старший сержант Михаил Кухарчик — бывший секретарь комсомольской организации роты, командир отделения — несколько месяцев назад уволился в запас, вернулся домой, успешно сдал экзамены в институт, вступил в партию. Никитин рассказал еще о родителях старшего сержанта: Михаил, как и положено солдату, писал им спокойные и бодрые письма, и, только увидев сына, они поняли, что ему довелось пережить. Под рассказ Никитина о Кухарчике мне вдруг вспомнилось прекрасное стихотворение Ярослава Смелякова — о матери, которая «в тонкие пеленки пеленала, в теплые сапожки обувала» своих детей и до самой войны не догадывалась, «что героев Времени растила»…

А подполковник Занятное вместо отдыха пошел за фотографиями: недавно его засняли с новыми подчиненными, вот и решил добыть в штабе хоть одну карточку — все-таки память о хороших ребятах, с которыми нежданно-негаданно довелось, пусть недолго, служить.

Заметки по истории (Продолжение)

Правивший страной в течение двух первых десятилетий двадцатого века Хабибулла-хан родился в царской России, в Самарканде, где изгнанником жил его отец Абдуррахман. С первых же дней восшествия Хабибуллы на престол англичане в лице тогдашнего вице-короля Индии, небезызвестного и в нашей истории лорда-шантажиста Керзона, попытались ультимативно потребовать у Афганистана новые уступки. В итоге Хабибулла счел за благо продолжить политику изоляции. Европейцам по-прежнему запрещалось пересекать границу без особого, разрешения (фирмана), которое выдавал лично эмир. Афганистан оставался крайне отсталой страной с почти поголовно неграмотным населением, феодальными отношениями и неограниченностью власти эмира.

Европейские же влияния были чисто внешними и проникали только в ближайшее окружение эмира: сановники время от времени облачались в европейские одежды, играли в гольф и крикет, обзавелись американскими авторучками…

Сам эмир, правда, пристрастился еще к автомобильной езде, в его личном гараже перед началом первой мировой войны было 57 автомашин различных марок.