Афганцы

Улыбка Богрова не посуровела. Он только уселся поудобнее, положил карабин на колени, погладил оптический прицел, оглянулся, словно говоря «сержант вам лучше скажет», снова перевел глаза на офицера, поднял брови, мол, сержанта нет, так я постараюсь тебе выложить правду-матушку, простую такую, всем как будто понятную, странно даже ее и говорить:

— Какое тут может быть поражение? Ну, серьезно, таищ лейтенант, кто же может у нас поверить, что афганцы нас разбили? Смешно. Ведь все знают, что сильнее нас да американцев на свете никого нет. Так какое же может быть поражение от афганцев, какое нам оскорбление, какой позор? Наоборот. Знаете, как должно быть во всяком хозяйстве что-то не выходит, переключаешься на другое, только и всего. Не вышло у нас тут, ошибку совершили — ну и ладно. Наоборот, все нас за умных примут. А что американцы нам по радио говорят, то кто же им поверит.

Борисов сжал руками голову, постарался себя успокоить…Ничего не понимает. Им бы только домой вернуться! Спокойно, спокойно, все ждут дембеля, любой солдат в Союзе считает дни, бани, километры съеденной селедки, рвет листки календаря. Так почему я должен здесь другого от людей ожидать? Потому что они воюют? Защищают честь армии в бою? Да плевать им на армию! Нет, не плевать, он же только что ее защищал. Вот-вот, я погорячился.

— Ладно, я погорячился. Сам не пойму почему.

Богров еще раз улыбнулся, спрятал улыбку, будто в карман:

— Это бывает в засаде, когда ждешь и ждешь. Главное, говорит сержант, чтобы человек это знал, иначе можно всю группу подвести под монастырь… Вы будете у нас или пойдете к Бодрюку? — Схожу к Бодрюку, но затем вернусь, пулеметчиком ведь меня тут назначили.

Оба рассмеялись. Старший лейтенант протянул руку солдату, и тот крепко ее пожал:

— Я скажу Тангры, он лучше всех позиции знает. Он вас проводит. А я посплю, мне на пост через час.

Парень из Кара-Богаз-Гола оказался молчаливым и угрюмым, шел быстро, уверенно, не проверял, поспевает ли за ним офицер. Борисов, стараясь шагать по горячим следам ефрейтора Тангры, думал о гранатах, ждущих отошедшего ненароком в сторону. Этот туркмен, может, только об этом и мечтает — увидеть мои кишки на кусте каком. Надо будет о нем порасспросить. Мало ли что, яблоко от яблони… Подойдя к какой-то невидимой черте, Тангры остановился и прошептал громко:

— Даешь Берлин?

Близкий голос ответил:

— Отцы взяли. Идите.

Бодрюк встретил старшего лейтенанта суетливо, заботливо усадил в темноте на камень-стул за камень-стол, быстро орудуя штыком-ножом, вскрыл несколько консервных банок, аккуратно подвинул к правой руке Борисова галеты, поставил перед ним два небольших термоса:

— Кофе. Горячий еще, сегодня варили. А в этом водочка. Была ледяная, а нынче уже только теплая. Вы закусывайте, закусывайте, товарищ старший лейтенант. Я вам помогу в темноте, не ждать же луны, правда? Голод не тетка, жажда не тесть. Сторонков небось не кормил, не поил вас? Он жмот, жмотом и останется. Вы пейте, пейте. Термосы мои, не афганские, без причуд.

— Без причуд?

Бодрюк печально хохотнул:

— Американцы понадавали афганцам термосов, а те их нам оставляют. И термосы те — с причудами. Хоть кувалдой бей, ничего не будет. А нальешь туда горяченького — и хана. Год назад капитан Гулько, мой земляк, да шестеро ребят с ним пили чай в Герате из такого термоса — всех в клочья. Да вы водочки, водочки попейте. Если разрешите, составлю вам компанию, Я вам налью, свет нам запрещен, афганцы могут разведку послать — спичкой можно засаду сорвать. Я не пролью, водка у нас на вес золота. Но для вас ничего не жалко, да вы угощайтесь, угощайтесь.

Подобострастный тон Бодрюка нравился Борисову, переносил его в недавние нормальные времена казарменного быта. Он вновь почувствовал себя хозяином, офицером, которого боятся, от которого зависит судьба солдата. Зная, что его лица в темноте не видно, он зацокал языком:

— А стоит ли водку пить перед боем? Не дуришь ли ты, сержант?

— Что вы, что вы, в лучшем случае засада заговорит только перед самым рассветом. Ночи тут на высоте холодные, водка для тепла и ничего другого, от нее через час одно воспоминание в голове останется. Вы покушайте, попейте, поспите, а я уж разбужу вас, когда афганцы подойдут. Оставайтесь у нас, товарищ старший лейтенант. Со Сторонковым все равно договориться нельзя, с этим кацапом драным… Простите, товарищ старший лейтенант, знаете, я его кацапом, он меня хохлом кличет, но мы это не со зла. Оставайтесь.

Я вам «драгунку» пулеметчика дам, пусть рыдает. У нас и безопасней вам будет, первое же для вас дело. Сторонков вас еще под пулю подставит, по глупости, конечно. Он дурной, гордый очень, как все маленькие людишки, образованностью своей хвастается.

Сержант Бодрюк наклонился к уху офицера: