Афганцы

— Вы сами слышали небось, Славка ведь не скрывает, что мы здесь вроде второй Кавказ завоевываем, что мы империалисты. Он не только своих, он и моих всех заразил этой глупостью. Я им говорю, мол, мы здесь выполняем интернациональный долг, помогаем афганскому народу покончить с феодализмом и построить светлое социалистическое будущее, а они верят не мне, а Сторонкову. Он мне друг, верный человек, вы не сомневайтесь, но авторитет мой поганит. Вы ему скажите, чтобы к моим людям и не подходил.

Борисов с наслаждением выпил налитую ему сержантом небольшую кружку водки, с удовольствием почувствовал, как разливается жар по телу, успокаивая и расслабляя нервы. Бодрюк становился ему все симпатичнее, потому и захотелось подтрунить над ним.

— Так-то оно так, критикуешь Сторонкова, а у тебя самого разве японского транзистора нет, разве твои западные радиостанции не слушают, а?

Появившийся из-за гор полумесяц полил местность ртутно-холодным светом. Бело-зеленоватой стала внизу долина. Лица приобрели трупный оттенок… Бодрюк зашипел:

— Это Сторонков, гад, вам сказал?! Э, нет, не мог он этого вам сказать, на такую подлянку у нас никто не способен, а он и подавно. На пушку берете… нехорошо. Нет у нас никакого транзистора!

Голос Бодрюка, ставший презрительно-угрожающим, внезапно вернулся к добродушно-заискивающим тонам, но было поздно: Борисов понял, что сержант его не боится, что нет никакого возвращения к казарменномубыту и почти безраздельной власти над солдатами. Если это так, то Бодрюк может быть еще опаснее, чем Сторонков, потому что — хитрее.

— Да это я так спросил. В группе Сторонкова есть транзистор, вот я и подумал, что по логике и у тебя может быть. А если нет, то тем лучше. Кстати, раз речь зашла о политике, мне нужно провести политинформацию. Что посоветуешь?

Бодрюк сказал заискивающе-почтительно, но старший лейтенант все равно уловил издевательские нотки:

— Придут афганцы нынче или не придут, все равно, думаю, что вы можете прочесть лекцию завтра днем после обеда. Только я бы вам посоветовал не военную тему. Лучше бы вам рассказать о перестройке и гласности, о последних событиях в Союзе, ну, что вы в газетах прочли за последнее время, какие хорошие передачи были по телику — до нас не все доходит, да и времени свободного нет на этой войне. Я все устрою, проведем мероприятие по всем правилам.

Борисов задумался: «Что же ему от меня нужно? Почему вдруг заискивает? Я думал, он на Сторонкова хочет бочку покатить, но это не так. Ладно, все равно узнаю».

Он выпил еще водки, похлопал Бодрюка по плечу:

— Договорились. Хорошо, пойду теперь обратно к Сторонкову, погляжу, здесь, вижу, все в надежных руках. Какая группа первой открывает огонь?

Бодрюк замялся:

— Сторонков, У Славы аппаратура лучше. Нужно, чтобы караван вышел из ущелья полностью, отошел не очень далеко, но вместе с тем, чтоб не могли афганцы туда вернуться… Группа Сторонкова ближе к ущелью, она и начет, она и следить будет, чтоб ни один афганец не засел за камни — тогда хлопот необеремся. Я вам дам провожатого. Спасибо, товарищ старший лейтенант, за доверие. Оправдаю. Но, может быть, вы все же осмотрите позицию перед уходом?

— Я же сказал: доверяю. Да и опыта у тебя в этом деле куда больше… Небось, про себя меня салагой-слабаком называешь?

— Ну что вы, товарищ старший лейтенант, как вы могли такое подумать? Это Сторонков может не только так подумать, но и сказать. А я — никогда.

И второй провожатый оказался молчаливым. «Может, у них просто так положено, а я о туркмене сразу нехорошо подумал. Провожатому нужно найти точную дорогу в темноте, не до болтовни. Я все-таки слишком подозрительный, нельзя так. Но, с другой стороны, кого доверчивость не губила, особенно в армии?»

Проводив старшего лейтенанта на позицию первой группы, провожатый прошелестел «даешь Берлин?» и исчез. Борисов вернулся на свое старое место, прислонился к ледяному уже камню и приказал позвать Сторонкова.

— Ничего нового?

— Ничего, товарищ лейтенант. Ну, как там Бодрюк? Орал, что я империалист?

— Да, не любит он тебя. А ты не опасаешься, что…

— Нет. Он отличный парень, но невежа, в тактике ничего не понимает, а бредит наградами. Хохол, ничего не поделаешь, хочет вернуться в свою деревню с «красным знаменем», а то и со звездочкой. Чтоб хвастаться и карьеру сделать. Вот ж… каждому офицеру и лижет, старается — и язык не болит. Но он никогда никого не продаст, можете на этот счет не беспокоиться… Хотите поспать? До рассвета еще далеко.

— Да, посплю. Только хочу у тебя спросить, а то вопрос в башке вертится, покоя не дает: почему вы говорите «афганцы», а не как все, — «духи», «душманы»? Есть тому особая причина?

Сторонков долго молчал. Месяц ушел в тучу и ночь стала для Борисова, городского жителя, чернее темноты — нигде не было и намека на существование света на земле. Тянувшееся молчание сержанта Борисов ощутил как часть черной ночи. Стало неуютно, страх вновь ожил в теле.