Афина Паллада

Первой встает Разият. Разводит огонь в печи. Бросает в котел мясо, месит тесто. Пока хлебы подходят, гладит ржавым чугунным утюгом выстиранное с вечера белье.

Завтракает бригада при фонаре. В сухую погоду отару ведут в степь, на подножный корм, режут на базу кизяки, заготовляют камыш. В ненастье распрессовывают сено, кормят овец на кошаре, чинят ограду, колоды, упряжь.

После завтрака арбичка сгребает со стола корки и кости в ведро с теплым пойлом на ячменной муке. В окно напряженно следят за ее действиями собаки. Обе камышового цвета. Одна вдвое больше кавказского волка. Другая длинная, как пантера. Едва арбичка выходит с ведром, собаки бегут к деревянному корыту. Шумно и торопливо лакают свою похлебку и незлобно рычат друг на друга.

В это время просыпался Мухадин. Полуодетый выбегал из горницы. То мелькнет под пузом коня, то на барана верхом сядет, то затевает опасную игру с собакой, борется с ней на сене.

Собака вначале осторожно поднимает его за рубашонку. Мальчишка вырывается, закусив губу. Собака злится. Бьет тяжелой лапой по голове сорванца. Но эта злоба домашняя, семейная. Она имеет границы. Для чабанских овчарок и овца, и уздечка, и ребенок на кошаре — свое, святое…

К вечеру промокшие и усталые Али и Сафар пригоняют отару на баз. Разият вешает сушить брезентовики, греет ужин. Саид лежит у горячей стены в майке, темно-синих бриджах, заправленных в белые шерстяные носки. День выпал счастливейший, весь наполненный смыслом: несколько раз видел Секки и даже поговорил с ней, когда возил сено на тракторе, — ему знакома и эта работа. Теперь журнал читает, Бекназаров прислал. Братья закурили. Саид морщится от дыма — он не курит, молчит. Но братья знают: ждет, что скажут они об отаре.

— Порядок, товарищ начальник! — подмигивает младший, Сафар, прикладывая руку к «пустой» голове. — И волки сыты, и овцы целы!

Саид готов их обнять — так хорошо на душе! Но кто же его назовет мужчиной, если он полезет с нежностями к младшим братьям!

— Ты зубы не заговаривай! — закрывает журнал старший чабан. — Слушай, почему долго стояли у Красных бурунов?

— Это черт, а не человек! — деланно негодует Али. — Даже под землей видит! Матка попала в болото, вот и стояли, еле вытащили!

— А почему по болотам отару водишь, интересно мне знать? — Саид встает с топчана.

Разият уже наготове с сапогами.

— Мы, что ли, болото развели? Такие дожди!

— Дожди! Голову надо иметь! Завтра пошлю с вами собак, пускай хоть они смотрят, наверное, больше понимают!

Саид одевается, выходит.

— Овца с белым носом! — говорит ему Али.

— Как будто глаза у меня есть — найду!

И действительно, по каким-то признакам находит на базу пострадавшую матку. Поймал за ногу крючком ярлыги, ощупал кости — все благополучно. Выгнал из-под навеса сильных овец, слабых загоняет на сухую подстилку.

— Товарищ капитан, ужинать будешь? — выбегает в тельняшке, с плащом на голове Сафар — сеет мелкий, нудный дождь, на всю ночь зарядил.

Саид не удостаивает его ответом. Не спеша прошел к коням, поговорил с ними, разделил ведро ячменя на троих, подложил сена.

Сафар постоял, ушел ни с чем.

Из комнаты слышен плач Мухадина. Саид возвращается в дом. Потирает руки над тлеющим жаром кизяков.

— Чего ты, Мухадин? — весело спрашивает он: скоро в гости придут рабочие, опять будет тайно любоваться Секки, слышать ее волнующий запах.

Мухадин только всхлипывает. Он просил есть, мать не дала: старший не сел за стол. Обжаловать это Мухадин не может: законы святы. Саид понимает и садится на свое место у окна. Сразу сели и братья — проголодались. Разият что-то делает, отвернувшись от стола.

— Мухадин! — Саид выбирает сладкую кость. — На!

Мальчонка быстро взглянул на мать, подбежал, схватил кость, аппетитно срывает мясо. Али, отец, недовольно ворчит:

— Зачем баловать? Скоро и так на шею сядет. Вчера говорит: папка, дай мне шайтан-воды — водки — и узкие брюки, в контору пойду за получкой! Хотел прямо ремнем бить, такой стиляга растет!

Саид наконец улыбается.

Али и Сафар курят. Старший слушает последние известия и выключает приемник — экономит батареи. Разият с сыном ужинают. Глаза у Мухадина стали маленькими, как вишневые косточки, он почти спит. Но все время вскидывается: не просмотреть бы чего из жизни взрослых.

Спит Мухадин. Спят братья. Разият что-то штопает и клюет носом. Саид втыкает в землю возле печки полые камышины, растопляет куски свинцового кабеля на совке, льет и режет свинцовые трости, катает на сковородах — волчья картечь. Устало коптит фонарь.

— Ложись спать, — говорит чабан арбичке.

— Рано, — поднимает она тяжелеющую голову.

— Ну, сказал, что ли!

И Разият, вздохнув, как лошадь, с которой сняли хомут, идет спать. А чабан еще чистит ружья, мажет стволы тракторной смазкой.

В степи то и дело попадается дичь. Чабан — охотник по образу жизни, а Саид охотник вдвойне — и по страсти. Всю осень стрелял уток, пока бригада не взбунтовалась — закормил жирной утятиной! Теперь ждет морозов, чтобы пойти на волка, сайгака и лису.