Афина Паллада

— Тысячу четыреста! — без энтузиазма спорит Али.

— Я считал! — закончил разговор старший.

Раза два Саид украдкой взглянул на Секки. Он совсем было победил свою любовь к чужой жене, но узнал, что муж избил Секки, — и любовь снова болью тронула сердце.

Бритоголовый Хасан бросал восхищенные взгляды на лучшую шкуру, прибитую к полу деревянными колышками. Наконец не удержался и откровенно похвалил мех, посоветовал чабану сшить теплые ноговицы. Саид свернул шкуру и протянул ему:

— Возьми, сшей себе, ты, наверное, мастер.

— Большой кунак ты, Саид! — Хасан заулыбался и крикнул на жену: — Эй, ты, живо принеси водку из чемодана.

Выпив, он совсем влюбился в Саида, и, если бы не длинный стол, полез бы целоваться. Снял с руки часы и протянул чабану. Саид ловко сумел избежать дорогого подарка, в котором было нечто от взятки щенка большому псу.

Провожая гостей, Саид нечаянно задел в темном чулане Секки. Нет, кунаку не положено любить жену друга, отныне он решил, что не взглянет на нее, хотя это и будет трудно. Думая, что она уже пошла, Саид двинулся и снова наткнулся на безвольные плечи женщины. Она стояла, покорная, вытянув руки.

— Дверь не вижу…

— У, шайтан! — Саид включил электрический фонарик. — Домой хочу поехать, к жене, — без видимой связи продолжал он. — Хорошая она у меня и несчастная.

— Я буду ждать.

— Твоему мужу надо подарить еще плеть, чтобы на стене висела! Иди, что ли!..

На них наткнулся Магомет, весь заросший черным конским волосом. Что успел он услышать? И что успел увидеть?

Смолк скрип снега под ногами гостей.

За ужином Хасан выпил лишнего и теперь спал тяжелым сном, чмокая губами, — должно быть, снились холодные родники в горах, никак не утоляющие пьяную жажду.

Секки сидела у окошка. Рабочие шушукались с женами на соломе в отгороженных одеялами углах. Попискивали мыши, роющие ходы из конюшни. В степи начиналась метель. Секки смотрела во мглу, чего-то ждала…

Рабочие ее не осуждали, не копались в моральных принципах, не ломали головы над тем, как быть. Пророк все определил ясно. По шариату, ее должны зарезать. А кое-кто еще придерживался Корана.

Коренастый, непомерно сильный Магомет подошел к Секки, задавил босой ногой окурок, негромко сказал:

— Еще раз выйдешь к нему — возьму кровь на себя. Изрублю на куски, положу в мешок и на болоте закину так, что сам шайтан не найдет.

Секки не пошевелилась.

Саида мучило беспокойство: что слышал Магомет? Хотелось разом разрубить узел, немедленно увидеть Секки и беспощадно вырвать алые лепестки, проросшие в их сердцах. А то беда будет большая. Недобро посмотрел в чулане Магомет.

Еще не зная, как вызвать Секки, Саид прошел у окна за скирду.

Вышла Секки.

Молча пошли в снежную мглу. Шли долго и быстро, словно уходили от погони. Иногда их догоняли собаки, потом пропадали в темной снежной коловерти.

Саид искал последних слов и не находил. Наконец решился. Но близко в камышах метнулась длинная зеленоглазая тень. Секки вскрикнула и боязливо прижалась к нему.

— Это волк, не бойся. — Он гладил ее медовые волосы и тонул в них губами — все равно сейчас прощаться навсегда.

Пугающе темнели буруны. Навстречу шли и не приближались рати мохнатых оборванцев, размахивающих пустыми рукавами, — кусты качались под ветром. Неожиданно вырос скрипучий великан, мерно топчущийся на льду. Повеяло ужасом вырвавшегося из железного стойла робота, человекобетона. Миг — и глаза присмотрелись: обросшая льдом артезианская труба.

Секки всхлипнула. Он обнял ее, как малого ребенка. Снег лепил в лицо. Она припала к его губам и целовала, впервые в жизни страстно, женственно, без стыда.

— Шайтан! — тихо смеялся чабан, ощущая маленькую твердую грудь под рваным плюшем пальто.

В обнимку уходили все дальше, в буран и мглу.

Залезли в сено под скирдой — и все отлетело. Остались лишь милые завитки на шее Секки, доверчивые глаза, жаркий пламень сердец. Снега отступали. Вокруг качались алые маки на зеленых склонах. По-весеннему шумели альпийские сосны, рокотали кристальными струнами баксанские ручьи… пока серый пуховый рассвет не открыл их, засыпанных снегом.

До поселка идти ближе, чем до кошары. На кошару и нельзя. Пусть сразу увидят все и помогут им.

Так и вошли они на единственную уличку поселка, держась за руки.

В окошках замелькали лица.

В поселке Новая Жизнь несколько длинных домов кошарного типа, камышовые мазанки и кирпичный склад. В одном конце улицы тракторы, телеги, грузовики. На крышах узкие смоленые лодки — странно видеть их здесь, в полупустыне. Бродят куры, собаки, козы. Живет тут человек с полсотни. Вода в лиманах. Уборной нет — есть истлевшая ограда старого база. Клуб, магазин, почта в трех километрах, в благоустроенном поселке механизаторов — там светлые шлакоблочные дома под цинком и шифером, широкие улицы, засаженные акациями, абрикосами и алычой.

Саид и Секки шли медленно, опустив головы, как бы признавая свою вину, но ожидая сочувствия.