Афинская школа

Наш директор настоял, чтобы после конференции нас повезли на родину Сталина, в Гори. Общаясь с Тамарой Георгиевной, я знала, что грузинская интеллигенция ненавидит вождя-грузина, по чьему приказу был уничтожен цвет грузинских фамилий. Все оказалось не так однозначно. Высоченный памятник Сталину, возвышавшийся на высоченном постаменте над городом, был завален цветами. Желающие могли посетить помпезное, с колоннами, здание мемориального музея. Ни я, ни Ученый в музей не пошли, отправились гулять по городу.

– Вы считаете, что с этим тоже не нужно бороться? – я указала рукой на громадный памятник, оставшийся позади.

– Этот памятник рано или поздно снесут, слишком велики преступления этого человека, слишком кровавы и жестоки. А насчет бороться… я не вмешиваюсь в политику. Пусть холуи, если им угодно, несут к памятнику цветы, целуя руку, подписывающую расстрельные приказы для их отцов. Меня это не касается. Это прошлое.

Сейчас, когда я вспоминаю эти слова, вижу, что Ученый был неправ. Призрак Сталина продолжает сопровождать российскую жизнь, вмешиваться в нее и требовать кровавой дани.

А сам Ученый – где-то он сейчас? Уехал или, вопреки всему, продолжает трудиться на родине над своими научными проблемами? Как сложилась его жизнь? Удалось ли ему избежать борьбы? Тогда, гуляя по Гори, мы разговаривали с ним почти враждебно. Как два человека, сначала потянувшиеся друг к другу, а потом что-то для себя решившие.

Был он в тот раз серый, хмурый, словно невыспавшийся. И мне даже показалось, что пахло от него спиртным.

* * *

За окном стемнело. Я сижу у померкшего экрана компьютера в своем полусне-полубодрствовании.

Слышно, как внизу, на кухне, Сережа гремит кастрюлями, разогревает еду. Нужно бы спуститься, но нет сил. По щелканью компьютера понятно, что пришло несколько писем, но и их я не могу смотреть. Видно, придется дотянуть эту туго разматывающуюся ниточку до самого конца.

Переписка? Была, была переписка. Не очень живая, с перебоями, но была. Сережа косился на конверты из Ленинграда, я говорила: «Это тот, ученый, помнишь, я тебе рассказывала?» и уходила в ванную или на кухню читать письмо.

Письма были обычные, то есть ничего в них не было странного, необъяснимого. А я вспоминала наше ночное фантастическое хождение по Тбилиси, рассвет на горе, двух ангелов за спиной – и не могла найти объяснения этому чуду. Как такое могло быть? Может быть, все это мне приснилось? Ну да, гора, она существует, называется Мтацминда. Там похоронены выдающиеся люди Грузии. И наш Грибоедов.

Удивительно, что его девочка-вдова была родной сестрой Екатерины Чавчавадзе, которую любил Николоз Бараташвили. Голубоглазой Екатерине подарил он тетрадь со своими стихами – счетом 36 плюс одна поэма «Судьба Грузии». А Екатерина через много лет передала эту тетрадь со стихами своему родственнику, поэту Илье Чавчавадзе. И тот их напечатал. И, если бы Бараташвили был жив, то проснулся бы знаменитым. Но ушел он рано, даже слишком рано; может и вправду, слишком много сил положил на борьбу, как шутя предположил Ученый?

Екатерина предпочла бедолаге-чиновнику князя Дадиани, а Нина, после смерти Грибоедова, замуж не вышла, не захотела, хотя желающих было много.

Нина Грибоедова…

И вдруг мне приходит в голову, что еще вчера вечером я вертела в руках листочек со стихотворением о ней. «Молитва Нины». Куда я его запихнула? Вынимаю листочек из дальнего ящика. Сколько же ему лет? Не меньше двадцати, чернила выцвели, бумага пожелтела. Писала я его в Италии в тяжелую минуту, когда шел вопрос, как жить дальше. К тому времени наша переписка с Ученым давно прекратилась, но грузинская тема меня не отпускала.

Молитва Нины

Святая горлица моя,
Сегодня твой покров мне нужен.
Там, в Тегеране, знаю я,
Случилось что-то с милым мужем.

Мне ничего не говорят,

В Тавризе жизнь проходит чинно.
Посольского двора квадрат
Да крик протяжный муэдзина.

Но наплывает смутный шум,

Как звук прибоя нарастая.
Мой муж, России лучший ум,
Один средь этого раздрая.

Во мне растет его зерно,

Комочек бедный мал и тонок.
О, Александр, твоя Нино
Сама еще почти ребенок.

Здесь ни друзья, и ни враги.

Кругом – одни чужие лица.
Святая Нина, помоги!
В злой час кому еще молиться?

Но если участь суждена

Погибнуть мужу и дитяти,
Я выстою, Его жена, —
Одна поеду на осляти.