Афинская школа

Нет, не так, не совсем так. Сначала было счастье. Оно продолжалось почти неделю; когда вспоминаю сейчас об этом, даже не верится и хочется плакать. Я по-настоящему узнала Андрея. Он оказался совсем не таким, каким я его представляла, он чуткий и нежный в душе (чего не скажешь по его виду). Все эти дни я жила в какой-то бездумной радости, ждала встречи, строила планы, перед сном проговаривала все наши дневные разговоры – за себя и за него (запоминалось абсолютно все, каждый жест, каждая дрожинка в голосе) – словом, отреклась совершенно от всего окружающего и на вопросы мамы не могла сразу ответить, переспрашивала, так как была не здесь, а там. Да, и еще одно. Я стала видеть его на улицах.

Как-то пошла в библиотеку за книгой – смотрю: впереди Андрей. Обрадовалась ужасно, подумала, что он не утерпел до встречи (было назначено на пять часов) и, зная, что я пойду в библиотеку, тоже туда отправился. Обозналась, это был не он, но как четко я его увидела.

А потом этот ужасный день – 23 февраля. У меня и раньше были предчувствия, я понимала, что рано или поздно все кончится, но что так быстро и так кончится, не предполагала. После школы я поехала к тетке (маминой сестре тете Лере) за платьем, потом часа два просидела в салоне-парикмахерской на проспекте М-а и решила сразу ехать в школу, не заходя домой.

Настроение было какое-то странное, с одной стороны, новое красивое платье, черное с белым, – мои цвета, романтическая прическа в духе Ботичеллиевой Весны – «девушка с локонами», маленький черный берет на голове, а с другой – какая-то нервность, беспокойство. Тогда я думала, что это из-за Ани. В школе она создавала нам невыносимую обстановку, подсматривала, подслушивала, буквально бегала по пятам. Андрей относился к этому спокойней, чем я, говорил: «Пусть себе бегает», «Не обращай, внимания», а мне было неловко, словно я у нее украла. В классе к Аниной слежке относились иронически, посмеивались над ней, но и мы с Андреем неизбежно становились темой для пересудов, что было противно, гадко.

В тот вечер Аня была возбуждена уже в самом начале, даже сквозь румяна было заметно, что щеки у нее пылают; она суетилась, куда-то бегала, ее длинное, безвкусное сиреневое платье то и дело лезло на глаза. Я принесла с собой подарок для Андрея, небольшой рисунок, выполненный цветными мелками, – все те же мои фантастические цветы, но в рисунке была одна тонкость, которую он должен был распознать; в нереальных несуществующих цветах я спрятала элементы нарцисса и ландыша, рисунок был вариацией на эту двойную тему, тему мою и Андрея. Но как рисунок передать? Андрей все время находился на виду, вместе с Гладковым и Милых налаживал аппаратуру перед дискотекой. В коридоре я наткнулась на Вовика, сына технички, третьеклассника, несколько раз при мне Андрей с ним «общался», обучал приемам, возился, как со щенком. Вовик и походил на щенка – маленький, быстроглазый, с мокрым носом. Вовику я и отдала сверток для Андрея.

Из этого получилось бог знает что. Андрей не мог отлучиться и попросил Вовика отнести сверток в раздевалку и сунуть в карман его, Андреевой, куртки. Сунув сверток куда надо, Вовик из раздевалки не ушел, а, воспользовавшись отсутствием дежурных, начал выгребать мелочь из всех подряд карманов. За этим делом его и застал дружинник, следивший за порядком. Когда Вовика спросили, почему он этим занимался, он сказал, что ему велел парень-старшеклассник и указал на Андрея. Чушь совершенная. Но все выяснилось потом. А тогда я только видела, что Андрей отослал куда-то Вовика вместе со свертком и продолжает налаживать технику.

Анька летала по залу с записками, мне «почта» была не интересна, просто сидела в углу и скучала, изредка перекидывалась репликами с девчонками. Так задумалась, что даже не заметила, когда Катя Прохорова подошла. Попросила выйти в коридор. Я подумала: что-нибудь с Вовиком, а тут Анька. Чего оно только ни выдала мне в туалетном предбаннике! Договорилась до того, что она Андрею фактическая жена и у нее будет ребенок от него. Ненормальная. Слава богу, никого, кроме Катьки, поблизости не было. А Катька не злая и не болтливая.

Не успела я прийти в себя от Анькиной истерики, тут новое происшествие – с магнитофоном. Я сначала даже не вникла, что произошло, почему директор остановил пленку.

Стою, хлопаю глазами, а Козодой с пеной у рта прямиком ко мне: «Сулькина, что происходит в твоем классе? Ты как комсомольский секретарь несешь персональную ответственность за все безобразия и подрыв основ».

Что-то в этом роде прокричал, он всегда штампами изъясняется, и я обычно сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться в голос, но тут мне было не до смеха.

Нервы были на пределе, и я не сдержалась, тоже закричала: «Перестаньте на меня орать, ни за кого я не отвечаю, кроме, как за себя; как я могу отвечать за всех дураков нашего класса?»

Он прямо задохнулся, сделал вдох, выдохнул и отошел. Тут я поняла, что житья мне в школе больше не будет. И, наконец, самое страшное.