Афинские убийства, или Пещера идей

— Это следствие всего предыдущего: если все мы видим одну и ту же идею в эйдетическом тексте — идеи существуют, а если идеи существуют — мир рационален, таков, каким мыслили его Платон и большинство древних греков; а рациональный мир, созданный по нашим мыслям и идеалам, это не что иное, как мир добра, красоты и справедливости!

— Значит, — изумленно пробормотал я, — для Монтала эйдетический текст — это настоящий ключ к бытию.

— Что-то в этом роде. — Аристид вздохнул и поглядел на свои аккуратные ноготки. — Нет нужды говорить, что он так и не нашел искомого доказательства. Возможно, именно отчаяние и стало главной причиной его болезни…

— Болезни?

Он невероятно ловко приподнял бровь.

— Монтал сошел с ума. Он провел последние годы жизни дома, взаперти. Все мы знали, что он болен и никого не принимает, так что дали ему спокойно доживать свои дни. И однажды обнаружили его истерзанное зверями тело… в ближайшем лесу… Наверняка он бесцельно бродил там в очередном припадке безумия и в конце концов потерял сознание и… — Его голос понемногу затихал, будто самим тоном он хотел изобразить (эйдетически?) печальный конец своего друга. Наконец он завершил одной, еле различимой человеческим ухом фразой: — Что за ужасная смерть…

— Его руки были изранены? — глупо спросил я.]

6 *

[* «Грязна, много исправлений и пятен, неразборчивых и несохранившихся фраз» — так пишет Монтал о рукописи шестой главы.]

Труп принадлежал девушке: лицо было прикрыто покрывалом, пеплум покрывал даже волосы, а плащ укутывал руки; она лежала на боку на бесконечных каракулях из обломков, и, судя по положению ее обнаженных до бедер ног, всячески достойных созерцания даже при таких обстоятельствах, можно было сказать, что смерть застала ее, когда она бежала или прыгала, приподняв пеплум; левая рука ее была зажата в кулак, как в играх, когда дети что-то прячут, а в правой был кинжал, лезвие которого, в пядь длиной, казалось выкованным из крови. Она была босой. Помимо этого казалось, что на всем ее стройном теле, от шеи до икр, нет ни одного места, не испещренного ранами: короткими, длинными, прямыми, изогнутыми, треугольными, квадратными, глубокими, поверхностными, легкими, тяжелыми; ими был истерзан весь пеплум; рваные края были выпачканы кровью. Но это печальное зрелище все-таки было только началом: обнажив тело, на нем, несомненно, обнаружили бы жуткие увечья, о которых свидетельствовали гротескно вздувшиеся одежды, под которыми подобно подводным растениям, видным с поверхности кристально прозрачной воды, накапливались грязными выделениями гуморы. Казалось, больше ничего удивительного тут найти было нельзя.

Однако удивляться пришлось, потому что, откинув покрывало, Гераклес увидел лицо мужчины.

— Ага, Разгадыватель, удивлен! — завизжал довольный, как женщина, астином. — Клянусь Зевсом, я тебя не осуждаю! Я сам не поверил, когда мои слуги доложили мне!.. А теперь позволь-ка мне спросить: что ты здесь делаешь? Этот любезный господин, — он указал на лысого человека, — заверил меня, что ты хотел бы взглянуть на это тело. Но я не пойму почему. По-моему, тут разгадывать нечего, разве что по какой темной причине этот эфеб!.. — Он вдруг обернулся к лысому. — Как, ты сказал, его звали?..

— Эвний, — ответил Диагор будто во сне.

— …по какой темной причине Эвний переоделся куртизанкой, напился допьяна и нанес себе эти жуткие раны… Что ты ищешь?

Гераклес осторожно приподнимал края пеплума.

— Та-та-там, трам-пам-пам, — напевал он.

Казалось, само тело изумилось этому унизительному исследованию: оно разглядывало светлевшее небо своим единственным глазом (другой был вырван и, повиснув на тонкой нитке слизи, заглядывал внутрь уха); из полураскрытого рта насмешливо торчала разрезанная надвое мышца языка.

— Ну, говори, что смотришь? — нетерпеливо воскликнул астином, желавший поскорее покончить со своей работой. На нем лежала обязанность очищать Город от мусора и испражнений и следить за судьбой появлявшихся там мертвецов, и за это обнаруженное ранним утром на засыпанном обломками и мусором клочке Внутреннего Керамика тело отвечал он.

— Почему, астином, ты так уверен, что все это сделал сам Эвний? — произнес Гераклес, стараясь разжать левую руку трупа.

Астином наслаждался триумфом. Его маленькое гладкое лицо измазалось нелепой ухмылкой.

— Мне не пришлось нанимать для этого Разгадывателя! — взвизгнул он. — Ты нюхал его отвратительные одежды?.. От них несет вином!.. И есть свидетели, которые видели, как он сам наносил себе увечья этим кинжалом…

— Свидетели? — Казалось, слова астинома не произвели впечатления на Гераклеса. Он что-то нашел (маленький предмет, зажатый в левом кулаке трупа) и спрятал в плаще.

— Очень уважаемые свидетели. Один из них здесь…

Гераклес поднял глаза.

Астином указывал на Диагора.*