Афинские убийства, или Пещера идей

— Не знаю. Моя логика говорит: «Гераклес прав», но… Быть может, твой друг Крантор сможет объяснить это лучше, чем я. Вчера вечером в Академии мы много спорили об этом. Возможно, Истину нельзя постичь разумом… Я хочу сказать… Если бы я сказал тебе нечто абсурдное, например: «Гераклес, в саду пасется корова», ты счел бы меня сумасшедшим. Но не может ли случиться так, что для кого-то другого, не для тебя, и не для меня, это утверждение будет истиной? — Диагор прервал возражение Гераклеса: — Я знаю, что неразумно говорить, что в твоем саду есть корова, потому что ее нет и быть не может. Но почему истина должна быть разумной, рациональной, Гераклес? Может быть, можно допустить существование… иррациональных истин?*

[* Ясно, что корова в саду, как и чудовище из четвертой главы или змеи из второй, — явление чисто эйдетическое, а следовательно, для героев невидимое. Но автор использует ее как довод, подкрепляющий сомнения Диагора: ведь на самом деле для читателя его утверждение — истина. У меня учащается пульс. Наверное, это от усталости.]

— Так вот что рассказывал вам вчера Крантор! — Гераклес едва сдерживал гнев. — Философия сведет тебя с ума, Диагор! Я говорю тебе о ясных, логичных вещах, а ты… Загадка твоего ученика — не философская теория: это логическая цепь происшествий, которые!..

Он прервал слова, заметив, что Диагор снова качает головой, не глядя на него, а продолжая созерцать пустой сад.* [* Выполнив свою эйдетическую функцию, образ коровы пропадает даже для читателя, и сад остается «пустым». Это не магия, это просто литература.] Диагор сказал:

— Я помню, как ты сказал: «В этой жизни есть странные места, где ни я, ни ты никогда не бывали». Это правда… Мы живем в странном мире, Гераклес. В мире, где ничто нельзя полностью понять или постичь рассудком. В мире, который подчас подчиняется не законам логики, а законам сна или литературы… Сократ, великий своими рассуждениями, утверждал, что «демон», дух вдохновлял его на постижение самых глубоких истин. А Платон считает, что безумие неким образом является загадочным способом постижения знаний. Вот что сейчас происходит со мной: мой «демон», мое безумие говорят мне, что твое объяснение неверно.

— Мое объяснение логично!

— Но неверно.

— Если мое объяснение неверно, то все неверно!

— Возможно, — горько согласился Диагор. — Да, кто знает.

— Замечательно! — проворчал Гераклес. — Как по мне, Диагор, можешь медленно погружаться в топи своего философского пессимизма! Я докажу тебе, что… А, в дверь стучат. Это Эвмарх, точно. Сиди здесь, созерцай мир Идей, дорогой Диагор! Я подам тебе голову Менехма на подносе, и ты заплатишь мне за работу!.. Понсика, открой!..

Но Понсика уже открыла, и в эту минуту пришедший уже входил на террасу.

Это был Крантор.

— О, Гераклес Понтор, Разгадыватель загадок, и ты, Диагор из дема Медонт. Афины потрясены до основания, и все граждане, у которых еще остался голос, громко требуют вашего присутствия в одном месте…

С улыбкой он жестом успокоил Кербера, яростно крутящегося у него на руках. И все так же с улыбкой добавил, будто рассказывая хорошую новость:

— Произошло нечто ужасное.

Внушительная фигура достойного Праксиноя, казалось, отражала свет, вливавшийся плотными волнами сквозь лишенные ставен окна мастерской. Мягким движением он отстранил одного из сопровождавших его людей и одновременно другим движением потребовал помощи другого. Он встал на колени. И так стоял целую вечность ожидания. Любопытные воображали разные выражения его лица: скорби, боли, мести, ярости. Праксиной разочаровал их всех, сохранив бесстрастность. На его лице читались воспоминания, почти все они — приятные; симметричные брови контрастировали с белоснежной бородой. Ничто, казалось, не указывало на то, что в эту минуту он разглядывал изуродованное тело своего сына. Лишь одно движение: он невероятно медленно моргнул; задержал взгляд на точке между двух тел, и глаза его начали закатываться под ресницы, так медленно, как заходит солнце, пока белки не превратились в два полумесяца. Затем веки снова открылись. Вот и все. С помощью окружавших он встал и сказал:

— Боги призвали тебя раньше меня, сын мой. Завидуя твоей красе, они захотели удержать тебя, даровав бессмертие.

Шепот восхищения последовал за его высокими благочестивыми словами. Прибыли еще люди: несколько стражников и некто, похожий на врача. Праксиной поднял взгляд, и Время, которое было почтительно замерло, снова потекло вперед.

— Кто это сделал? — вопросил он. Его голос был уже не столь тверд. Пожалуй, скоро, когда никого не будет рядом, он заплачет. Чувства еще не подступили к его лицу.

Последовало молчание, но создавалось впечатление, что все переглядываются, решая, кто заговорит первым. Один из сопровождавших его мужчин сказал:

— Сегодня на рассвете соседи услышали крики в мастерской, но подумали, что это одна из вечеринок этого Менехма…