Афинский яд

— Нет-нет! — быстро возразил я. — Ты так несправедлив! Вот уже три года, с тех пор как умер отец, я забочусь о своем семействе. Я много работал, чтобы расплатиться со всеми долгами. Тебе прекрасно известно, что из восточных странствий я привез письменное соглашение с Филоклом, дядей твоей дочери. Он отдает нам часть поместья в Гиметте, так что скоро дела наши пойдут на лад. Вот только начну продавать мед.

— Что ж, неплохо, — буркнул Смиркен, поубавив презрения в голосе. — И потом, ты еще совсем молод, а потому не всегда можешь отвечать за себя, как надлежит мудрому зрелому мужу. Но на твоем месте, юноша, я бы прекратил совать свой член, куда ни попадя! Как можно путаться с рабынями, которых видишь первый раз в жизни?! Они обслужили столько мужчин, что уже переполнены чужим семенем. Это вредно для здоровья.

— Но воздержание тоже вредно для здоровья, — усмехнулся я. — После свадьбы надобность в подобных развлечениях отпадет.

— Не знаю, не знаю. Первая брачная ночь едва ли излечит страсть к забавам Эрота. — Смиркен упорно хмурил брови, словно не замечая моей улыбки. — Вспомни Алкивиада и ему подобных, — посоветовал он. — Все как один женатые. Тот же Алкивиад бегал за всем, что движется. За мужчинами, женщинами, мальчиками, девочками. И каждый должен был любить его — да что любить: обожать, — а не то бы он им устроил!

— Алкивиад давным-давно умер, — успокаивающе проговорил я.

— Но другие-то живы. Взять хотя бы Гиперида. По виду сразу-то и не скажешь. Кувшинное Рыло, уши торчком. А женщинам нравится, даже теперь, когда он так стар. Конечно, денежки у него всегда водились. Содержал сразу трех любовниц, одну из них — прямо здесь, в Элевсине. Звать Фила. Он все еще хаживает к ней, но даже теперь, в шестьдесят лет, одной ему мало. Говорят, красотка Фрина — одна из его девочек, по крайней мере, так было до последнего времени. А ее ведь называют «прекраснейшей женщиной Аттики». Скорее красива, чем добродетельна — любой дурак поймет, что это значит. Помяни мое слово: ничто так не вымывает деньги из кармана! Все равно, что топить свое добро в колодце!

Разговор принимал нежелательный оборот, к тому же мне показалось, что скрипнула дверь. Если глаза меня не обманывали, она чуть-чуть приоткрылась. Этого «чуть-чуть» было вполне достаточно, чтобы какая-нибудь обитательница дома могла подслушать нас, не нанеся ощутимый урон своей женской стыдливости. Возможно, это была моя будущая жена Филомела или Гета, ее старая кормилица, которая, конечно, не упустит случая передать услышанное хозяйке, хорошенько все приукрасить, а может, и добавить несколько слов от себя. Только этого не хватало!

— Что бы ты об этом ни думал, мой господин, — твердо сказал я, — перед тобойя держать ответ не обязан. Я просто решил, что, исключительно из уважения, должен поставить тебя в известность. Как о случившемся, так и о том, что, вероятно, мне придется давать показания в суде. Я неподозреваемый, я лишь свидетель, обнаруживший тело. Конечно, это неприятно, думаю даже, что мне придется перетерпеть некоторые насмешки в свой адрес. Но решающим событием в моей или твоей жизни это не станет. И больше я не желаю обсуждать эту тему.

Как я и ожидал, мое заявление пришлось Смиркену не по нраву, но зато он оставил этот угрожающий тон и оскорбительные намеки.

— Что я могу сказать? — торжественно проговорил мой собеседник, глядя в небо, а может, на поля, столь дорогие его сердцу. — Занимались бы вы лучше настоящим делом на настоящей земле. Ты сам заварил эту кашу с судом, сам ее и расхлебаешь. Я вижу твое раскаяние и совсем не хочу сыпать тебе соль на раны, будь уверен. Я очень сожалею, вот и все. Но в город я хожу редко, а тут, в Элевсине, люди не станут болтать о всякой чепухе.

— Ты куда угодно ходишь редко, — не выдержал я, — а потому: да, ты не узнаешь, что скажут люди.

— Беда в том, — серьезно и задумчиво проговорил Смиркен, — что дела об убийствах мусолятся по три-четыре месяца, а еще не было ни одной продикасии.Я не позволю тебе жениться на Филомеле, пока все не закончится. Это мое последнее слово. Сначала разберись с судом. Я не шучу. Значит, если суд не закончится к гамелиону,вы не сможете пожениться в этом году. Филомеле всего пятнадцать. Она может подождать и до шестнадцати. К чему спешить? Не след моей дочери вступать в брак с человеком, который дает показания по делу о таком страшном убийстве, — это будет дурным знаком и бросит тень на меня и мою Филомелу. А дело-то семейное. Прямо как в истории про Клитемнестру и во всех этих жутких пьесах, где дети вечно убивают родителей, а сестры — братьев. Нет, моя семья всегда была приличной.