Афинский яд

Войдя в загородный дом, прилепившийся к горному склону, я столкнулся с Дропидом, вторым мужем Филоклеи, матери Филоники: этот человек, с тех пор как я его помнил, непрерывно болел. Филоклея, необыкновенно бодрая для своих лет, управляла домом и поместьем в отсутствие сына Филокла. Филокл отправился на далекие, недавно освобожденные острова, предполагая обосноваться на Родосе, но я нашел его на Косе, развлекающимся с прелестной подругой по имени Нанна. В недавнем прошлом — возлюбленная полководца, она владела собственным домом и получала доход от промысла губок в Калимносе, так что Филокл не спешил возвращаться. Преданная Филоклея, без устали трудясь на благо осиротевшей семьи, свила новому зятю уютное гнездышко. Этот Дропид был потрясающий человек — казалось, его душа и тело пребывают в вечной спячке. Как и в прошлый раз, в самый разгар лета, он сидел в огромном кресле среди своей ненаглядной рухляди (которую перевез в новый дом). С приходом осени Дропид завернулся еще в два одеяла, а сверху набросил две овечьи шкуры вместо обычной одной.

— Я жив, спасибо, — угрюмо ответил он, когда я вежливо осведомился о его самочувствии. — Но этот холод просто не дает житья. Ветрено здесь, очень ветрено. Ясное дело, горы, — и он тяжко вздохнул.

— На солнце все еще тепло, — заметил я. — После праздника семян какое-то время обычно держится хорошая погода.

— Да, хорошие ветры и ливни, — довольно проговорил Дропид.

— Мне нужно поговорить с тобой о делах, — сказал я, махнув рукой на учтивость.

Дропид ответил именно так, как я и рассчитывал:

— А, тогда тебе нужна моя жена, Филоклея. Приведи ее, Мика.

Низенькая рабыня отправилась в поле и вскоре уже семенила обратно в сопровождении госпожи. Как того требовали приличия, Мика занавесила входную дверь покрывалом, и Филоклея говорила через него, якобы обращаясь к супругу.

— Я помню, — начал я, — что во время нашей последней беседы мы обсудили предложение Филокла. Вы позволяете мне продавать мед и получать часть прибыли.

— Хорошо, что ты с повозкой, — ответила Филоклея. — Я как раз хотела послать за тобой и сказать, что мы можем дать тебе меда.

— Я уверен, что смогу продать его, — сказал я. — Скоро зима, и спрос будет неплохой. Конечно, вести морскую торговлю мы не сможем, но в Аттике продадим немало, и по хорошей цене. Возможно, я выручил бы еще больше — это же настоящий мед из Гиметта, — если бы смог привезти его в Коринф, Мегару или еще куда-нибудь. Но для этого понадобится больше рабов: доставка товара на рынок — дело непростое.

— Это да, — вставил Дропид, пользуясь своим правом участвовать в разговоре.

— Мы хотели сказать еще кое-что, — продолжала Филоклея. — А, вот и моя дочь Филоника.

В глубине дома послышались легкие шаги, и вот уже две закутанные в накидки женские фигуры прятались за покрывалом, разглядывая меня двумя парами глаз. Я смутился. Ничего не поделаешь — и этим людям надо рассказать о злополучном суде, в котором мне придется участвовать.

— Прежде чем мы продолжим говорить о делах, — решительно проговорил я, — мне нужно кое в чем признаться. Нет, не в этом смысле. Я имею в виду: рассказать.Сообщить. Вы живете так далеко от Афин и так уединенно, что, похоже, еще не слышали новости.

— Новости? Что-то с Филомелой? — испуганно спросила Филоника.

— Нет-нет, ничего подобного. Но когда я был в публичном доме, который содержит женщина по имени Манто, там нашли тело человека, явно погибшего насильственной смертью. Я обнаружил его одним из первых и теперь должен выступить свидетелем на суде.

— И все? — фыркнула Филоника.

— Юный распутник, а? — крякнул Дропид. — Я мог бы порассказать тебе об афинских борделях моей молодости…

— Теперь тебе туда уже не попасть, — оборвала его Филоклея. — Едва ли ты осилишь ступеньки. Стефан, неужели ты полагаешь, что тебе повредит эта история?

— В общем и целом, это маловероятно, — честно ответил я. — Его убили, но я тут совершенно не при чем. Я — всего лишь свидетель, нашедший тело. В таком месте, конечно, что придется выслушивать шуточки в свой адрес. Но не более. С покойным, которого, скорее всего, отравили, меня не связывали ни узы дружбы, ни родство. Его сын обвиняет вторую жену покойного отца, свою мачеху, все Афины только об этом и говорят. Но я не знаю, кто убийца. Человек, несомненно, был мертв задолго до того, как я увидел его — вернее, его труп.

— Ну, если это не кто-то из наших знакомых… — проговорила Филоклея.

— Но, — добавил я, — у меня есть еще один повод для огорчений. Смиркен сказал, что не позволит мне жениться на Филомеле во время суда — то есть, пока все не закончится. Это означает, что свадьбу придется надолго отложить. Уж точно до гамелиона.

— Ох уж мне этот Смиркен! — фыркнула Филоника, даже не пытаясь скрыть презрения к бывшему мужу, с которым не жила вот уже много лет. — Он обожает ворчать и вставлять палки в колеса. Просто не может расстаться с дочерью, вот что я скажу!