Афоризмы

Поэтому художественная правда означала для Лихтенберга обобщение действительности. Протестуя против натуралистического копирования действительности, против чрезмерной индивидуализации и изображения второстепенных деталей, Лихтенберг писал: «Таким образом становится ясным, что делает художник, копируя лицо: он читает всегда целое и, имея перед глазами духовный образ этого целого, набрасывает его отдельные черты в мгновенном вдохновении, если можно так выразиться, не осознавая этого, и копия становится верной. Можно заключить, что подобное чтение в целом, обобщение необходимо в каждом деле и отличает талантливого человека от заурядного» (J 1215). Не случайно Коцебу, этого мещански-сентиментального писателя с натуралистической тенденцией, он называл «драматическим писакой». Главная цель художника — «Правда, образование и улучшение человека» (F 590).

Как сторонник реализма, Лихтенберг выступал в защиту светского искусства, против вмешательства в него духовенства. И поскольку мировоззрение Лихтенберга обращено к современности, проникнуто стремлением преобразовать жизнь, он неодобрительно относился к немецкому классицизму XVIII в. с его культом античности, уводившим немецкую литературу от действительности. Высоко ценя в творениях древних общественное звучание и верность он, однако, замечал: «Мы пишем для человека-современника, а не для древней Греции» (F 590). Весьма характерно, что в «Афоризмах» Лихтенберга нет ни одного высказывания о произведениях Шиллера веймарского периода. Известна и его весьма сдержанная оценка «Вильгельма Мейстера» Гете, в котором он находил больше идейного материала, чем поэтического. Сущность эстетики Лихтенберга, реалистической и активной, лучше всего раскрывается в его борьбе против писателей «бури и натиска». Общеизвестна двойственность этого литературного направления, представлявшего вершину освободительных устремлений немецкого просветительства. Лихтенберг горячо осуждал слабые стороны «бури и натиска» и подвергал их едкой критике. В этом отношении он был прямым продолжателем и наследником Лессинга, точно так же критически относившегося к крайностям штюрмеров. Лихтенберг очень ясно понимал, какой глубокий общественный вред приносила расслабляющая чувствительность «бурных гениев», порождавшая пустую мечтательность, пассивных героев типа Вертера (F 103). Как и Лессинг, Лихтенберг отверг «хорошо написанного, но расстраивающего нервы „Вертера»» и считал лучшим местом романа конец его, где Гете убивает «труса». Лихтенберг осудил безволие таких героев, отсутствие в них деятельного и героического начала. «У них нет характера. Инертность, неразумие и неопытность...» (F 494). Не случайно он рекомендовал против «Вертера» укрепляющее дух чтение биографий Плутарха.

Будучи правым в критике слабых сторон романа Гете, Лихтенберг все же прошел мимо его сильных сторон, как и вообще штюрмерства (см. F 350). Бунтарская антифеодальная сущность этого литературного направления не привлекла его внимания. Это несомненно говорит об ограниченности эстетических воззрений Лихтенберга.

Борясь против безыдейного, мишурного искусства рококо, против поэзии «на случай», против чувствительности литературы «бури и натиска», снижавшей ее общественную полезность, Лихтенберг был склонен порой в пылу полемики понимать полезность не только в эти-ко-гражданском, но и в узком просветительско-утилитарном смысле и сожалел, например, почему не объявляются конкурсы на создание научно-философских поэм, в частности, об электричестве. Эти утилитаристские тенденции. весьма, разумеется, далекие от позднейшего буржуазного утилитаризма, были свойственны в той или иной степени всему Просвещению. У Лихтенберга они полемически направлены прежде всего против субъективизма штюрмеров и эстетики Канта.

В «Критике способности суждения» Кант утверждал незаинтересованность эстетического наслаждения, доказывая, что истинно прекрасное лишено какого-либо содержания, искусство автономно, независимо от человеческой практики, а эстетические суждения субъективны. В отличие от Канта Лихтенберг писал: «Мы только там находим удовольствие, где замечаем планомерность. По крайней мере так бывает с объектами зрения и слуха... Чтобы получить удовольствие, мы именно это должны искать во всем» (A 44), Практическим выражением «планомерности», «правильности» и «целесообразности» для Лихтенберга была общественная полезность искусства, его гражданское назначение.

С этой позиции он подвергал язвительной критике культ гениальной, титанической личности штюрмеров, оказывавшийся порой на деле пустым оригинальничаньем. Общественно бесплодным считал он и их чрезмерный эмоциональный пафос, не чуждый позы. Он чувствовал, что за громкими фразами штюрмеров иной раз скрываются туманность и бедность мысли (см. F 1215).

Лихтенберг в высшей степени ценил простоту, ясность и краткость выражения. Ярко выраженный рационализм — типичное качество эстетики Лихтенберга.