Африка

Дело в том, что по части питания бонго проявляют самую отвратительную неразборчивость. Для них любое живое существо, за исключением человека и собаки, и в любом виде пригодно для еды. Бонго радуются, когда коршуны наведут их на гниющие объедки львиного обеда: тухлое мясо наверняка не жестко, к тому же, как считают бонго, питательней и легче переваривается. Можно ли спорить о вкусах с людьми, которые обожают содержимое бычьего желудка, кишащего червями, и набивают этими червями полный рот? Можно ли после того удивляться, что они называют дичью все шевелящееся и ползающее — от крыс до змей? Будет ли странно видеть, как они едят дохлых грифов, паршивых гиен, скорпионов, личинки термитов? Одно из любимых лакомств бонго — грибы. Африканцы с неутолимой жадностью вечно голодных людей едят их в неслыханных количествах. Эта еда хотя бы не омерзительна и не опасна, ибо, как ни странно, ядовитых грибов здесь нет вовсе, а некоторые из них — действительно очень вкусны.

Женщины бонго, хотя их одежда, мягко говоря, незатейлива, довольно кокетливы и обожают себя украшать. Тонкая ветка с листьями, иногда обновляемый каждое утро пучок травы и своеобразный султан из окрашенных в черный цвет растительных волокон, напоминающий конский хвост, — вот их наряд. О женских украшениях — отдельный разговор. Мало того, что о приближении туземок издалека возвещает звон массы стекляшек и железяк. В ушах у женщин висят массивные железные или медные кольца и полумесяцы, а иногда и еще пять-шесть подвесок. Выйдя замуж, молодая женщина сразу протыкает себе губу и понемногу расширяет отверстие, так что туда можно просунуть гвоздь, металлическую пластинку, а то и палочку около дюйма диаметром. В ноздри втыкают соломинки до трех с каждой стороны; в большой моде и кольца, вдетые в нос. У самых отчаянных модниц в углах рта вдеты застежки или, вернее, скобки — должно быть, чтобы не растягивался рот.

Предплечья у женщин бонго покрыты татуировкой или рубцами в виде параллельных линий, зигзагов, рядов точек или кружков. Нет ни одного бугорка, ни одной складочки на теле, чтобы туда не воткнули соломинку или веточку. Попадаются щеголихи, у которых из разных мест таких соломинок торчит до сотни, благо места довольно: у взрослой женщины бонго ляжки толщиной с мужской торс, а в окружности бедер она даст фору любой готтентотской Венере[259]. Здесь не редкость красотки весом сотни в четыре фунтов.

Доктор Швейнфурт уже давно жил неподалеку от фактории Гатты, поглощенный занятиями естественной историей, когда некий торговец слоновой костью с берегов Бахр-эль-Газаль пригласил его вместе отправиться в страну племени ниам-ниам. Можно представить себе, с какой радостью наш ученый принял предложение. Конечно, он счел долгом воспользоваться единственной, быть может, оказией изучить совершенно неизвестный дотоле народ, о котором ходили самые нелепые легенды.

Караван отправился в путь в конце января 1870 года. 19 марта он достиг Уэле, одного из притоков, а может быть — и верховья Убанги, впадающей в Конго.

Доктор Швейнфурт побывал у племени ниам-ниам и прожил там несколько месяцев. В результате он прекрасно узнал туземцев — даже научился немного их языку.

Если оставить в стороне некоторые особенные черты, по которым и различаются между собой отдельные группы человеческой семьи, то ниам-ниам — люди той же природы, что и все остальные. Уже давно покончено с абсурдной гипотезой, будто они мало чем отличаются от животных и у них чуть ли не хвосты растут.

Принятое для их племени название заимствовано из языка динка. Оно означает «едоки» или, точнее, «пожиратели» — прозрачный намек на каннибализм. Нубийцы переняли это название, и оно настолько срослось с представлением о людоедстве вообще, что его иногда прилагают и к другим каннибальским народам. Собственно говоря, ниам-ниам неразборчивы в пище так же, как бонго, но притом еще в высшей степени плотоядны. Мясо — их главная пища, а возглас: «Мяса! Мяса!» — их лозунг и страстный боевой клич в ссоре и на войне.

Вот, между прочим, характерный факт, дающий пищу для любопытнейших параллелей. У динка, народа, по существу, земледельческого, инфинитив глагола «есть» применяется и для обозначения сорго, тогда как у ниам-ниам омонимом[260] этого глагола будет название именно мяса: «мясо» и «есть» звучат одинаково.

Поэтому нет ничего удивительного, что столь односторонняя склонность толкает ниам-ниам к людоедству. Собственно, для них это совершенно естественное дело. Ниам-ниам сами запросто рассказывают про ужасные пиршества с человеческим мясом, собирают зубы своих жертв, делают из них ожерелья, которые с гордостью носят. Среди охотничьих трофеев они выставляют черепа съеденных людей, а человеческое сало у них — предмет повседневной торговли.