Африка

Музыкант-солист посвящает мне своё искусство, склонившись к самым моим ногам, и долго не выпрямляется. Скоро подойдут танцовщицы, а пока я делаю беглую зарисовку, запечатлевая артистов, самозабвенно отбивающих сумасшедший ритм, в котором вообще нет мелодии. Небольшими стайками, потихоньку переговариваясь друг с другом, мало-помалу собираются танцовщицы; к нашей огромной радости, все как одна юные, красивые, мускулистые. Такие тела, плечи, бёдра, ноги в Европе увидеть невозможно. Упругие груди кажутся прохладными, они ещё растут, становясь коническими и грушевидными, тяжёлыми, но какой-то неведомой силой увлекаемыми ввысь, – такой красоты не знала ни одна страна и ни одна эпоха Европы.

Мне нравится уникальное сочетание аромата их тел и благовоний, которыми они себя умащают, запахи амбры и трав, напоминающие экзотические плоды, хотя, посетив девушек в Конакри, я ощутил брезгливость. Тогда, ещё на судне, я весь вечер мыл руки – теперь же до сих пор храню вещи, пропитанные этим ароматом. Девушки совершенно нагие, и только их бёдра обёрнуты крепкими домоткаными полотнищами с бело-голубыми полосами. Ресницы у всех необычайно длинные, глаза тёмно-сливового цвета; белки глаз с оттенком янтаря.

Но то, что возбуждает меня больше всего, так это дивная влажная розоватость их языка, дёсен, которая открывается, когда они щебечут меж собой. Они словно сделаны из гораздо лучшего материала, чем мы, у них не просто кожа, в ней что-то и от дерева, твёрдого и тёмного, и от металла. И лишь за губами, да ещё там, откуда появляется жизнь, постоянно сияет румянец зари. Негритянка, даже совсем нагая, если у неё сомкнуты губы, уже облачена в великую торжественность природы; но стоит ей их разомкнуть – и вот она уже голая, совершенно голая. У неё в устах распускается бутон любви.

Танцовщиц, среди которых есть и королевские дочери, примерно тридцать. Танец всё же открывают две старухи, колдуньи-язычницы Шука и Йо. Одна из них изукрашена перьями, как индеец; с её шеи свисают длинные бусы из семян и ракушек, а её совершенно обвислая сморщенная грудь путается в украшениях. Танцует она прекрасно, с юмором и огоньком. То она тут, то она там, то высоко над землёй, то валится на землю. У её подруги Йо, столь же древней и измождённой, на голове надето что-то похожее на колпак, она играет в танце роль подчинённую, отзываясь на каждое движение первой плясуньи.

Танец изображает войну, в которой погиб Сумангуру, а его языческое племя утратило свободу. Война велась задолго до нашей Косовской битвы⁵¹, охватила территорию отсюда до реки Нигер, а предания о поражении в ней до сих пор передают из уст в уста не только африканские негры – они распространились среди темнокожего населения всех островов и добрались до американских плантаций. Дух Сумангуру повелевает саванной и реками, кайманами и ночами. И никого не удивляет то, что сцены этой войны воспроизводят женщины, а юноши играют роль умыкаемых женщин или имитируют роды, не удивляет и то, что трагическое событие может быть представлено в гротескном виде, а другое, радостное, сопровождаться плачем. Всё здесь состоит из символов и магии, в которых чернокожий человек видит смысл, который для нас недоступен.

Молодые женщины-воительницы образуют тесное полукольцо вокруг тамтама и, склонившись над ним, поют и танцуют по-прежнему в простом, быстром ритме: руки расслаблены, глаза сомкнуты. Округлые плечи, упругие груди, животы и ноги, залитые солнцем, – это надо видеть! Танец продлится очень долго, но что это по сравнению с агонией Сумангуру, растянувшейся на века; не так ли всё ещё умирает чёрная раса!

«При дворе» мне говорят, что король ещё спит (время уже восемь). Похоже, внушение Н. подействовало на него слишком сильно. Поднимаюсь на одну из террас между красными башенками и укреплениями вокруг дворца. Лестница такая крутая, а проход такой узкий, что в какой-то миг я двигаюсь словно во сне и спрашиваю себя: прорвусь ли вперёд, отступлю или останусь тут? Внизу множество чернокожих царедворцев, деревенских старост, которые заполонили двор с рассвета, бородатые, в грубых одеяниях, – и все они ухмыляются, скалят зубы.

Если смотреть с террасы, окрестные дворы, красные, как и вся земля в Африке, причудливо пересекаются и застроены довольно странным образом. Кто-то вздумал нагромоздить друг на друга кубической формы камни, водрузить на них круглые кровли, крытые соломой, или сплетённые из соломы зонтики, воткнуть шесты, увенчанные черепами бегемотов, баранов, пантер, между шестами растянуть шкуры – пусть среди этого разгуливают линяющие ручные обезьяны и чёрные, красивые голые люди, облепленные мухами! В главном дворе среди множества круглых амбаров и крылечек расположен некий алтарь в виде возвышения из краснозёма. Сбоку от него на земле рельефно выложены кирпичом огромные тотемы племени: Крокодил и Черепаха. И они, и алтарь покрыты грязно-белыми куриными перьями – следы недавнего жертвоприношения, вокруг валяются полые черепа коз и антилоп, яичная скорлупа.