Африка: Сборник

— Что ж, пора… — Кабеса неожиданно умолк, посмотрев через плечо собеседника. Два других учителя обернулись. Женщина, та самая, приближалась к ним. Мурамбива снова отметил про себя странность ее походки. Она шла как будто без цели, неизвестно куда. Вот она уже стояла перед ними. Тонде поклонился ей, нервно посмотрел на часы. На лице Кабесы отобразились страдание и растерянность.

— Мурамбива, — произнес Кабеса тихо, — это моя сестра.

— Здравствуйте, очень приятно, — сказал Мурамбива, улыбаясь и протягивая руку. — Мы, кажется, с вами уже встречались…

Она смотрела на него пристально, тоже улыбалась, но молчала и руку не брала.

— Она не говорит, — поспешно объяснил Кабеса. — И вообще, она больна. Пойдем! — Он схватил сестру за руку. — Пойдем домой!

Уходя, женщина то и дело оборачивалась, дружески улыбалась Мурамбиве.

— Война… — обронил Тонде и тяжело вздохнул. Брат с сестрой уже достаточно удалились, так что не могли слышать его слов. — Она раньше тоже была учительницей. А теперь даже разговаривать не может. Вы обратили внимание, какой у нее взгляд? Словно ей десять лет или меньше. Кое-кто думает разные гадости… вы понимаете, что я имею в виду…

— Да, конечно. Она очень красивая. Хоть и немного странная. Что же с ней случилось?

— Точно не знаю. Говорят, рядом с их школой завязался бой, и они все разбежались — и ученики и учителя. Потом ее нашли в лесу, она бродила голая, все тело в синяках и ссадинах, и уже немая… — Тонде помолчал. — Господи, какие жестокие раны нанесла нам всем война! Будь она проклята!.. Ладно, пора за работу. — Тонде пошел в класс Кабесы, там сразу наступила тишина.

Мурамбива вошел в свой класс, и ученики замолкли. Сердце ему стеснила задумчивая печаль. Дети выжидательно смотрели на него. Он откашлялся, вглядываясь в лица. Может, это и есть спасители, если мне вообще суждено спастись из цепкого плена апатии и самоуспокоенности? Здесь, в этой глуши, можно попробовать начать все сызнова, снова зажечься верой. Здесь можно заниматься любимым делом, уже не чувствуя себя старомодным чудаком на торжище жизни. Здесь тебе в душу смотрят прекрасные, говорящие глаза, словно это глаза самой природы. Здесь…

— Итак, на чем мы вчера остановились? — спросил он, отряхивая с себя грезу.

ЛУСИЯ

Лусия жила по соседству, в доме на двух хозяев, так что между нами, через узкий проход, было еще полдома с другой семьей. В проходе росло высокое раскидистое дерево: ветви его скреблись о ту и о другую крышу; в прохладной его тени мы с Лусией иногда играли после школы, — если у Лусии никого не было дома. Сперва она жила со своей родной матерью и с отцом, но отца, высокого темнокожего бородача, мы видели редко. После долгой — месячной, а то и двухмесячной — отлучки, обычно по воскресеньям, когда выходят поговорить на улицу мужчины, он вдруг тоже появлялся из дома, и все видели — отец Лусии вернулся. Наверное, он был водитель или еще кто-нибудь из тех, что часто в дальних поездках. А может, золотоискатель — неудачливый, — раз никогда не привозил Лусии даже самого маленького подарка. Зато он был большой, сильный и спокойный.

Однажды он вернулся, как обычно, из отлучки, а посреди ночи вдруг стало слышно, что у них в доме плачут, дерутся, бросают друг в друга вещи, бегают по комнатам. Из нескольких соседних домов повыходили мужчины, говорили приглушенно и встревоженно — о чем, я так и не расслышал. Но с той поры мы больше не видели настоящей матери Лусии. Теперь по утрам, когда мы с Лусией отправлялись в школу, из их дома выходила мыть посуду другая женщина. И я никогда не спрашивал Лусию, что же случилось с ее настоящей матерью.

Когда ее новая мать вот-вот должна была вернуться с работы, а может, и не с работы, Лусия бежала мыть посуду, стараясь управиться до ее прихода. Иногда не успеет, мачеха застанет ее с тарелками у колонки, тащит в дом и лупит. А я стою за деревом и слышу, как Лусия говорит: «Ты мне не родная мать, а бьешь!» Мачеха сердится, велит молчать и бьет еще сильнее. Моя собственная мать, увидев меня под деревом, всегда звала домой. С соседками она нередко толковала о семье Лусии, но, заметив, что я подслушиваю, тут же прогоняла меня прочь. А вот мачеха Лусии, не знаю отчего, с соседками почти не заговаривала, только бросит на ходу: «доброе утро» или «здравствуйте»…

Лусия, хоть и была старше нас с Кайтано, но в школе училась классом младше. Она вообще была не такая, как все девчонки: не боялась, скажем, заходить далеко в лес. Благодаря ей мы увидели много такого, чего прежде никогда не видали, и узнали такое, о чем никогда ни от кого не слышали. Она ловко лазала по деревьям, умела бороться, и, даром что была девчонка, задирать ее не стоило: могла дать сдачи. Другие мальчишки смеялись, встречая нас с ней вместе; тогда мы пытались убежать, но выдыхались скорее, чем она. Впрочем, мы стеснялись появляться в компании с Лусией только перед мальчишками с других улиц, из-за насмешек. А так Лусия была своя.

* * *

— Не дразни его, Томпсон, ведь он еще маленький, а малыши терпеть не могут, когда их дразнят, — говорила моя сестра.