Африканская ферма

Сила! — воскликнула она, ударяя кулачком по перекладине. — Да, сила у нас есть. И пока нам не надо тратить ее на прокладывание туннелей в горах, на врачевание болезней, на составление законов или накопление капиталов — мы тратим ее на вас. Вы наш товар, наши деньги, точка приложения наших сил. Мы покупаем вас, продаем, водим за нос и, подобно хитрому Шейлоку, заставляем пресмыкаться у наших ног вшестером, добиваясь прикосновения ручки. И справедливо говорят, что во всех горестях и печалях повинны женщины. Нам не дозволено изучать право, науки, искусства. Хорошо же, — мы изучаем вас. И теперь от нас ничто не укроется. Мы заставляем вас вшестером плясать на нашей ладошке! — Она вытянула вперед руку, — и казалось, в самом деле на ее ладони пляшут какие-то крохотные существа. — А потом мы вас скидываем ко всем чертям, — добавила она, спокойно убирая руку. — Мужчина ни одного слова не скажет в защиту женщины, зато за себя он всегда готов сказать два слова, а в защиту всего человечества не пожалеет и трех.

Линдал смотрела на птицу, которая доклевывала последние золотые зерна кукурузы, а Вальдо не мог отозвать от нее глаз.

Когда она снова заговорила, голос ее звучал размеренно и спокойно.

— Они выдвигают веские доводы против женского равноправия, — сказала Линдал. — Но когда мы начинаем возражать, выясняется, что их души пусты, словно выдолбленные тыквы. Они утверждают, что женщины, от имени которых мы говорим, отнюдь не нуждаются в равноправии и свободе, да и не захотели бы ими воспользоваться. Но если птице и впрямь нравится ее клетка, если ей и впрямь нравится готовый корм, зачем же держать на запоре дверцу? Почему бы не приоткрыть ее? Многие птицы не хотят биться о железные прутья, а отвори им дверцу — вмиг улетели бы.

Она нахмурила лоб и снова облокотилась о перекладину.

— Или вот говорят: «Если женщины обретут свободу, им придется делать работу, к которой они не приспособлены!» Если двое взбираются по одной лестнице, слабый всегда останется внизу. Успех — верное доказательство приспособленности. Слабый никогда не выиграет в состязании. Не мешайте природе, она распределяет работу между людьми так же искусно, как сочетает цвета на грудке птицы. Если мы непригодны к работе, мы не сможем воспользоваться правом на труд. Дело само перейдет в руки тех, кто умнее.

Она говорила все быстрее, как бывает, когда высказывают свои заветные мысли.

Вальдо смотрел на нее пристальным взглядом.

— «Женщине поручено великое благородное дело, исполняет же она его из рук вон плохо», — говорит мужчина. Верно, очень плохо. Но дело это требует широкой культуры, а у нас нет даже самой элементарной. Юрист может не знать ничего, кроме книг по юриспруденции, химик — не видеть дальше порога лаборатории — и исправно выполнять свои обязанности. Женщина же должна обладать многосторонней культурой, в поле ее зрения должна быть человеческая жизнь со всеми падениями и взлетами, ей надлежит хорошо знать мир и людей, быть полной сострадания, сильной своими знаниями и великодушной благодаря своей силе. Мир рожден нами и нами сотворен. Детская душа — непостижимо хрупкий и нежный росток; в детской душе навечно запечатлевается первая упавшая на нее тень — а это обычно тень матери или другой женщины». У всех замечательных людей были замечательные матери, вряд ли есть исключения из этого правила. Человек формируется в первые шесть лет жизни, все последующее — лишь наведение лоска. И, однако, говорят, что женщине, чтобы слыть культурной, достаточно уметь приготовить обед да одеться к лицу, зато на нее, мол, возложена благороднейшая обязанность, она же дурно справляется с этой обязанностью. Заставьте-ка землекопа поработать художником, что из этого получится? Впрочем, слава богу, что у нас есть хоть такое дело, — поспешно прибавила она, — это единственное окошко, позволяющее нам заглянуть в великий мир труда. Самая легкомысленная девушка, занятая танцами да нарядами, духовно облагораживается, когда дети смотрят ей в глаза и задают вопросы. И это единственный дозволенный нам вид образования.

Губы Линдал слегка раздвинулись в улыбке.

— Нас принуждают смотреть на брак как на профессию, а если мы жалуемся, говорят, что мы вольны выходить или не выходить замуж. Так-то оно так, но ведь кошка, плавающая в бадье по пруду, вольна не мочить ног, не хочешь — сиди в бадье; и утопающего никто не вынуждает хвататься за соломинку. Хороша свобода! Пусть каждый мужчина подумает хоть пять минут, что значит для женщины остаться старой девой, тогда он не будет говорить пустое. Легко ли всю жизнь влачить подобное существование да еще жить, как это бывает в девяти случаях из десяти, под ногтем у другой женщины? Легко ли сознавать, что тебе уготована старость без почета, без радости труда, без любви? Много ли нашлось бы мужчин, которые во имя высшей идеи согласились бы пожертвовать всем, что им дорого в жизни?

Она рассмеялась коротким недобрым смехом.