Африканская страсть

Он не скрывал от нее, что женат. Но отношения с женой были давно и безнадежно испорчены, развод был делом времени. Лене казалось, что она сошла с ума или подхватила какую-то редкую, неизлечимую инфекцию. Она не могла и дня провести без Сергея, без его блекло-голубых, как петербургское небо, глаз, без его низкого, чуть хрипловатого голоса. В разлуке с ним она становилась совершенно больной, ее ломало, лицо начинало гореть, как от высокой температуры. Так наркоманы начинают болеть и мучиться, если лишить их на какое-то время привычной отравы.

В один из первых дней их бурного романа Сергей привез ее в Комарово.

Весна бурно штурмовала пригороды. Снег кое-где еще лежал – серый, ноздреватый, обреченный, – но на припеке уже вылез первый беззаботный цветок мать-и-мачехи.

Взявшись за руки, как дети, они прошли от станции мимо тихих, уютных профессорских домиков, миновали огромную черную ель и подошли к покосившейся калитке.

Перед ними был веселый деревянный дом, веранда с разноцветными стеклами, бросавшими во все стороны веселые праздничные блики.

На крыльце стояла крупная, величественная старуха.

Она прикрывала глаза от солнца ладонью и всматривалась в неожиданных гостей.

– Сереженька, – проговорила старуха густым оперным басом, – я с утра знала, что ты приедешь! Я даже испекла твои любимые плюшки с корицей! А кого это ты ко мне привез?

– Познакомьтесь, Матильда Васильевна, – церемонно проговорил Сергей, – это Лена.

Матильда Васильевна наклонила голову набок, как большая умная птица, и долго, внимательно смотрела на Лену. Девушка почувствовала необычное волнение, ей казалось, что она пришла на серьезный экзамен и не знает, сдаст его или завалит.

Неожиданно старуха ласково улыбнулась и протянула к ней руки:

– Здравствуй, девочка! У тебя удивительно хорошие глаза! – И тут же она повернулась и недовольно сказала Сергею: – Не то что у…

Сергей рассмеялся:

– Матильда Васильевна, не разводите конспирацию! Лена знает про Ольгу!

– Вот и славно, – старуха медлительно развернулась и вошла в дом, приглашая гостей, – вот и замечательно, а то не люблю я всякие недомолвки и тайны мадридского двора!

Потом они пили чай на веранде, и цветные стекла отбрасывали на белоснежную крахмальную скатерть с вышитой в углу монограммой яркие квадраты – синие, зеленые, оранжевые.

Во главе стола сидела Матильда Васильевна, крупная и величественная, как памятник Екатерине Великой возле Александринского театра.

Царственным жестом она протягивала морщинистую руку за фарфоровой сахарницей, наливала в хрупкие старинные чашки ароматный темно-золотистый чай…

– Чай надо непременно пить из старинного фарфора, – громко, значительно говорила она, – тогда у него совсем другой вкус, вкус времени, вкус воспоминаний…

Где-то вдалеке раздавался мерный, мощный шум, похожий на дыхание спящего великана… Это море напоминало о своем присутствии.

Впрочем, море шумело потом, в один из следующих приездов, тогда, весной, оно еще безмолвствовало, скованное льдом.

Память сыграла с Леной шутку, смешав и перепутав ее воспоминания.

И тигровые лилии пышно цвели на клумбе перед домом позднее, летом. И дождь ровно и спокойно шумел за окном комнаты, словно рассказывая длинную и увлекательную историю – историю со счастливым концом. И светлые волосы Сергея пахли дождем, и его лицо светилось в темноте, склоняясь над Леной, и его горячие, сильные руки жадно и ласково обнимали ее, и все в нем казалось таким родным, таким своим, таким бесконечно знакомым…