Африканские страсти

Тут на пороге появилась та самая Ирина, с которой надлежало «разбираться» Роману. Это она шарила в его трусах в тот момент, когда Горецкая пришла к себе домой. Она была уже одета, если, конечно, это можно было назвать одеждой — короткое полупрозрачное платье и кружевные чулки.

— Я — нормальная девчонка, не подумайте ничего худого, — нараспев произнесла она. — Рома, я не буду дожидаться Леху, поеду сама. Скажешь тогда, что я отработала. Если что, звони… Телефон знаешь.

— Что еще за Леха? Это что, проститутка? — вытаращила глаза Горецкая.

— Зачем же так грубо? — скривила губы Ирина. — Не все же такие богатенькие, как вы, нужно иногда делиться. Вы отнимаете у нас, мы отнимаем у вас… Чао, Рома! — и, послав ему воздушный поцелуй, девушка проследовала в прихожую.

Ребята поспешили за ней.

— Мы тебя проводим!

— Скажите, какая галантность! — хохотнула Ирина. — Ну, ладно, пошли. Только учтите — я свое здесь уже отработала.

Через минуту в квартире остались только Горецкая, ее дети (Даша по-прежнему валялась в ванной комнате) и пьяная вдрабадан отличница Марина. Роман с огромным трудом перебазировал ее с загаженного стола на диван.

— Что делали в этом доме все эти люди?

— Это Дашкины друзья, да и мои тоже… Во всяком случае, Трушков — наш общий друг.

— Ты дружишь с гомосексуалистами?

— Прежде всего, я дружу с талантливым человеком, — спокойно глядя матери в глаза, ответил Роман.

— Ах, да, конечно! — Горецкая в первый раз за время пребывания в своей квартире усмехнулась. — Знаменитая песня — «Я такая заводная, что с тобою сплю, летая». И еще — «Ты моя морковка, я твоя золовка».

— Да это гипершлягеры! — возразил Роман.

— Не знаю там гипер что… А у тебя все нормально с сексуальной ориентацией? — Горецкая подозрительно посмотрела на сына.

— А ты что, не видела? — Роман явно намекал на проститутку Ирину.

— Сейчас все возможно. Смотрю я на ваше поколение и думаю — не такими мы были.

— Конечно… Скажи еще, что в тридцать лет в первый раз в рот взяла!

— Что? — взвилась Горецкая. — Да как ты смеешь так с матерью говорить!

— А что я такого сказал? Трушков всегда говорит, что до тридцати лет сохранял девственность.

— Мне все равно, что говорят подобные люди! Как ты-то смеешь так разговаривать!

— Смею.

Роман в последний раз затянулся косяком и осторожно положил окурок в пепельницу.

— Ты куришь анашу?

— Очень расслабляет, советую… А то, похоже, у вас с отцом жизнь сложная, напряженная… Очень помогает.

Наступила пауза. Горецкая вытащила из лежавшей на столе пачки сигарету и, чиркнув зажигалкой, затянулась.

— Мама, ты давно не курила, — в тоне Романа послышались более теплые нотки.

— И все-таки «мама»?

— Да, я давно тебя так не называл. О нашей семье говорят, что мы одни из самых экстравагантных в городе.

— Иногда я думаю, что чего-то не смогла дать вам. Может быть, я виновата перед вами, но я хотела как лучше.

— Ты же знаешь, мама, что у нас всегда хотят как лучше. Получается же… — Роман развел руками.

— А может быть, не надо об этом?

— Как скажешь… — Я хочу с тобой поговорить серьезно.

— В таком случае выпей коньячку. Это настроит тебя на правильный тон.

И Роман галантно поднес матери рюмку «Гастон де Лагранжа». Горецкая, немного помедлив, залпом осушила рюмку. Роман остался до конца кавалером и тут же подал матери кусок лимона. После того, как коньяк рассосался внутри, Горецкую понесло.

— Может быть, я плохая мать? — задала она для начала риторический вопрос. — Однако не спеши судить меня. Да, в погоне за материальным счастьем и карьерой я упустила главное. Мы с отцом так и не сумели создать нормальной семейной атмосферы, и все, чему мы научили вас, — это брать от жизни то, что лежит на поверхности. Вы же берете сейчас не самое лучшее.

— А что ты считаешь лучшим?

— Для начала тебе придется выслушать мою историю. Налей мне еще коньяка.

Роман пожал плечами и снова наполнил рюмку. Горецкая выпила и продолжила: