Африканский дневник

А все-таки в Бискру ей хочется – через пустыню и далее, хочется в Константину, Алжир, Оран, Фец и оттуда в Цеуту и кверху; и Альказар, и Альгамбра – пленяют: тогда закруглится наш путь.

– «А Египет?» – так дразнится Ася.

А я, буриданов осел, меж пирамидою и Бискрой теряюсь.

Мы только вернулись с прогулки; смотрели плантации персиков (где-то за городом); персики тут вырастают в песке; нас коляска качала на плавных песках; из куста благовонных, чуть розово-нежных миндальных цветов, поднесенных арабами Асе, смеялись в закат, расплескавший кровавые крылья; туда прочертились ряды минаретов.

Теперь загорелые, бодрые мы продолжали смеяться и спорить:

– «Тебя представляю уже на верблюде: смотри, ты страдаешь морской болезнью, а все говорят, что езда на верблюдах у иных вызывает морскую болезнь».

– «Ах, пожалуйста… Ты-то хорош: десять раз в день хвататься ты будешь за голову, думая, что…

– «Что – удар?»

– «Знаю я»…

– «Все же, Ася, Египет, или… малый кусочек Сахары: малюсенький…

Тут постучались:

– «Entrez».

Распахнулась дверь; и – закутанный в плащ, появился таинственно «Мужество».

– «Есть».

– «Что такое?»

– «А помните, вы говорили про дервиша?»…

– «Как же».

– «Так вот, дервиш – есть, настоящий, совсем настоящий, навел я тут справки; сегодня сказали мне: «Дервиш», которого знаю я, все это время бывает в одном из кафе; он играет с арабами в шашки; при нем его змеи; мешок свой таскает с собою повсюду он».

– «Что же? И можно увидеть его?»

– «Ну, конечно же: если свободны, идите за мной в кафе, потому что потом будет – поздно»…

– «Сейчас, погодите»…

– «Да вы не спешите особенно: я подожду вас у входа».

Все брошено: карты, Египет и Бискра. Мы спешно, накинув одежды, спустились: «Мужество» ждал у дверей: полосато-сереющий плащ был наброшен на нем сверх бурнуса: качался фонарь в его пальце; мы – тронулись в путь.

Тускловато светил Кайруан, провалившийся в тени свои; завывающий ветер закидывал краем бурнуса бежавшего «Мужество» в нос; было жарко: громадно расширясь алмазы небес упадали на плечи бежавшего «Мужества»; чудилось будто бежим мы по небу. Спустилась Вселенная, ниже, чем следует.

Выперли земли; и стены домов пообстали; кружились в пустых закоулках уснувшего города; там привиденье араба сидело без дела: на корточках (точно какая-то баба); глядело из ноющей ночи на нас, – ночи ноющей; тонко и остро колола нам уши откуда-то дудка; и плакала палица бархатно бряцнувшим басом о край барабана – «там-там»; и вот янтари фонаря озарили изрезанный верх зеленеющей двери:

– «Кафе?»

– «Да, кафе»…

– «Нам сюда»…

– «Здесь… Пожалуйста, смело входите, здесь, кажется он»…

И фонарь подлетает в летающем пальце у «Мужества»; входим, и…

Кафе

– и крепкие трески, и псиные писки: и бухнувших гудов, и ухнувших дудок; как в улье, – мы; лопотанье арабского рта:

– «Джарбаба»…

– «Раб-арап… парапа… обокрал… шкап арап»…

– «Абраам»…

– «Марр-баба»…

Ничего не пойму!

– Потолок, подпираемый стаями многих колонок оттенка желтеющей кости, сутулился дугами из ненаглядных, стреляющих глянцев; везде изразцовые цоколи; а образцовый ковер заплетает орнамент немеющих змей; изошел петухами и птахами пестрых, лиловых, зеленых оттенков; и красные краски цветов нависают над дикими лицами белых тюрбанных арабов, прижатых к колонкам; помост золотеет, как лапоть, плетеными шашками той тростниковой циновки; и пестрая печечка – в шашечках. Чашечки! В чашечки фыркает черный кофе струей; и кофейник – хлопочет; и – потные лбы окружили его. И колени приподнятых корточек, рой разноцветных гондур, голосящие лица – маслинного цвета, кофейного цвета; и прочные черные профили негрских завеянных белостью знойных голов, и теченье речей туарегов, сребренье бородок, и розовый ноготь простертого пальца, и белые мраморы мавра, раскрывшего рот, из которого в воздух взлетают колечки дыма, и бульканье свежей водицы в синейшей бутылочке (то – наргиле), руготня, гоготня; и плащи – полосатые зебры; колпак капюшона над шеей с типичною кисточкой дико кирпичного цвета, угластые локти над досками, где расставляются шашки, – под тонкой колонкой – все это накинулось, вдвинулось в зрение; красный цветочек качается на стебелечке над темным лицом, озадаченным ходом противника (в шашки играет вот эта пестрейшая кучка); у всех за ушами – цветы:

– «Это – местный обычай: захочет араб веселиться, за ухо заткнет он цветок; все уж знают тогда: Ибрагим – веселится сегодня»…

Так шепчет мне «Мужество»; белые, желтые, синие цветики тихо качаются из-под тюрбанов:

– «Ну что ж, есть здесь дервиш?»

– «Погодите, мосье, – ничего не видать» – приподнявшись на цыпочки шепчет мне «Мужество»; вдруг он бросает в пространство настойчивый крик:

– «Бха-ра-бан: дхар-бабан»… И несется в ответ ему:

– «Абра-кадабра», – какая-то…

– «Здесь», – улыбается «Мужество». – «Он за колонкою: в шашки играет он».